Боги играют в большой теннис
Шрифт:
Каждый день становился для меня серее, я смотрела на другие семье и понимала, что мне повезло, меня выбрал хороший человек. Он любит меня, детей, у нас всегда есть что покушать, он не пьет, не ругается и всё обещает мне, что всё будет лучше. Он этого не говорил вслух, его глаза мой единственный стимул всё ещё продолжать что-то делать, в благодарность ему. Дети играли с соседями, а я пошла, отнести ему обед. Была беременна третьим ребёнком, и прогулочным шагом шла к нему на работу. Он радовался, когда я так к нему приходила на обед. И за всей несправедливостью жизни, я была очень рада, что его встретила. Пускай, было
Давно не ходила в эту сторону, там достраивали дом. Я смотрела на его белый фасад. И такая горечь поднималась, слёзы катились по щекам. Я так хотела там жить. Возле дома доделывали забор, а я проходила мимо, всматриваясь в каждый сантиметр, представляя, что однажды я там буду жить. Слёзы совсем запеленали глаза, и я видела только мутные черты дороги. Так сильно, завидовала, и представляла, как все у нас в вагончике.
Я любила ходить с мальчиками к морю, смотреть на него и мечтать. Третий сынишка, только начал ходить, и мы пошли погулять к моему любимому месту на обрыве.
Была весна, и дети ждали, когда уже можно начинать купаться, и все в один голос хотели быть моряками. Тогда я ещё могла изредка радоваться, бегать с детьми, рассказывать им истории про морских чудовищ, и как храбрый капитан спасал свой флот. Мы ходили, дружно взявшись за руки, мне тогда было безумно хорошо. Они носились по полянам, играли.
Иногда приходили и другие ребята, они играли, а я сидела как будто в оцепенение, не слышала ничего, кроме моря. Я не помнила своих надежд, и о чём мечтала, но что-то внутри рвало мне сердце, оно болело и стонало, о том, что это не та жизнь, что это трудно. О том, что вся моя короткая жизнь наполнена горечью и пустотой.
Иногда я оборачивалась, видела, что нет никого, и вспоминала, что дети гуляют с соседями, что скоро будет темнеть и надо возвращаться готовить ужин. Всё было в забытье, день за днём я машинально что-то делала.
Вроде бы не было ничего плохого, я вышла замуж в восемнадцать, родила через год первого, и, казалось бы, всё здорово. Мы живём не далеко от города, ездим по выходным гулять, в кино. Но за шесть лет я, по-моему, так ни с кем и не говорила. Не то что бы, банальные фразы, а реально сесть и говорить о том, что тревожит душу. И это всё мертвым и тяжелым грузом легло на сердце. Я забыла, как выглядела моя лучшая подруга. Раньше хотела её найти. Вот, и прошло столько лет, а я так и не увидела её. Но я помню, что оставляла ей адрес свой, но отчего-то мучаюсь до сих пор вопросом, где моя подруга? Где я – веселая, хоть и уставшая, но с горящим сердцем и яркими глазами. Может быть, я и не была такой. У меня странные мутные воспоминания, и с моей пустотой никто не сможет совладать.
Менялась погода, годы, но не безропотное существование, в надежде, что кто-то услышит меня. Я стыдилась того, что не довольна жизнью. Хотела кричать, но не могла. Поэтому, как только выдавалось свободное время, приходила на обрыв, чтобы побыть слабой и поддаться воле и своей незримой боли. Медленно приходила и вставала на самый край, смотрела вниз, и каждый раз представляла, как лечу, врезаясь в камни. Как подхватывает ветер, как волны унесут меня и освободят от тяжести жизни. Каждый раз я думала, что именно сегодня прыгну. Что наконец-то прибьёт
Ранним утром, когда еще все спали, или часа в четыре дня я приходила на обрыв. Вставала на край и представляла, как я покончу с этой жизнью. Но каждый раз отходила на шаг и падала на колени. Я не знала другой жизни. Не умела жить, и никто не учил этому, не объяснял, что всё тяжело. Что всем тяжело, но я этого не знала, и страдала от самой себя.
Однажды, когда я вешала на веревку сушиться бельё, к нам во двор заехала машина. Из нее вышел мой муж, он светился.
– Теперь эта наша машина, – сказал он, подходя ко мне, обнял.
Я радовалась, но всё повторяла про себя, – "А дом? Когда у нас будет дом? Нам скоро дадут дом?"
Он поцеловал и сказал, что такими темпами они скоро переедут. И только тогда и я озарилась немного, дети сбежались и начали разглядывать машину, лазали внутри.
Я помню, как смотрела на мальчиков, они были так рады, и я зарядилась от них счастьем и, наверное, впервые за долгое время заметила какие они большие. Как они выросли, а я и не замечала. И муж такой же красивый, и излучает уверенность, я бы и сейчас ушла с ним куда угодно. Но я обернулась и увидела наш вагончик. Зашла и на день перестала думать обо всём плохом, заставила себя показать радость. Успокаивала себя, и счастливо смотрела на мужа.
Месяц я держалась, держалась за ручку двери в автомобиле, пока мы ездили в город и обратно. Держалась за руки детей. Держалась за мгновение, за секунды, чтобы не сорваться.
Моя жизнь не была ужасной, но была просто в моих глазах не такой. У меня не было покоя в душе, не было чего-то важного, что я потеряла. Если бы я знала, что это, попыталась найти.
Когда все-таки нам выделили комнаты, рядом с тем самым домом, я обходила их кругами. Такой же белоснежный дом как я мечтала, своя земля, печь. Тепло, простор и никакого железа. Не верила своим глазам, но не радовалась. Я думала, что буду рада, но не была.
Около десяти лет мы прожили в вагончике, может мой муж и догадывался, что я несчастна, но по своему характеру гнал из себя такую мысль. Смотрел на меня, я улыбалась, и он понимал, что всё хорошо. Шёл на работу, возвращался, и всё было хорошо. Я отчаянно старалась не показывать боль, особенно детям. Когда мы переехали, я с горечью поняла, что этот вагончик вообще был не причём. Мне становилось ещё хуже. День за днём я старалась, но выходило все меньше. Чаще стала ходить на обрыв, и подолгу смотрела вниз. И не могла уже себе объяснить, от чего он так тянет.
– Всё же хорошо, – говорила я себе, – вот и младший в школу скоро пойдет, дом есть, в нём места хватает. Отчего же мне так плохо? От чего я хожу сюда, и так хочу прыгнуть столько лет. Даже не находя повода.
После тридцати лет я совсем зачахла и иногда даже не могла встать. Хотела увидеть море, хотела встать, но не могла. Загнала свою душу, и тело отозвалось на мольбы. Врач мотал головой, дети старались маме помочь, но реакции не было. Были промежутки ясности, когда хваталась за дела, без сил, но убиралась, готовила и опять падала на кровать.