Боги – суть предки наши
Шрифт:
Случайное созвучие имени Мария с словом Марена (= Зима, Смерть) повело к смешению связанных с ними представлений; такая ошибка произошла тем легче, что, по требованию стародавнего культа, в начале весны топили чучело Марены, а при летнем повороте солнца та же судьба постигала Ладу. Вот почему зеленое дерево, служившее эмблемою Лета, на Ивановом празднике бросается в воду и вместе с тем получает название Марены. Хотя народ и продолжает, по преданию, совершать купальские обряды, но давным-давно утратил живое их понимание и постоянно смешивает Купала с Купальницею. Мы видели, что куклу, называемую Купалою, наряжают в женские уборы; в Харьковской же губ. кукла эта известна под именем Марены [185] . У белорусов, с рассветом Иванова дня, крестьянки выбирают из своей среды самую красивую девушку, обнажают ее и опутывают с ног до головы гирляндами из цветов; затем отправляются в лес, где Дзевко-Купало (так называют избранную девушку) обязана раздавать своим подругам заранее приготовленные венки. К этой раздаче она приступает с завязанными глазами – в то время как вокруг нее движется веселый девичий хоровод. Смотря по тому, какой венок кому достанется, заключают о своей будущей судьбе; свежий венок сулит богатую и счастливую жизнь замужем, а венок сухой, увядший – бедность и несчастливый брак «счастья-доли не бачить ей, жить у недоли!» [186] . Наоборот, срубленное дерево принимается в некоторых местностях за самого Купалу: на Волыни и Подоле девицы приносят убранную цветами вербу, устанавливают ее в землю и вокруг этого дерева, называемого Купайлом, водят хоровод и поют жалобные песни; между тем собираются парни и, выждав время, вступают в притворную борьбу с хороводом, овладевают вербою и рвут ее на части [187] . В этом обряде кроется мысль о начинающемся после летнего поворота солнца замирании плодотворящих сил природы; богиня-Солнце, пускаясь в зимнюю дорогу, с каждым днем более и более теряет свою царственную власть над миром: дни сокращаются, ночи увеличиваются, а вместе с тем и вся природа близится к старости и увяданию. В летние жары народ призывал громовника погасить пламя солнечных лучей в разливе дождевых потоков; но самое это погашение должно было напоминать древнему человеку аналогические представления Ночи, с приходом которой дневное светило тонет в волнах всемирного океана, Зимы, которая погружает его в море облаков и туманов, и, наконец, Смерти, которая гасит огонь жизни. Прибавим к этому, что на пути в загробный мир усопшие, по мнению наших предков, должны были переплывать глубокие воды. Мысль о замирающих силах природы особенно наглядно выражается в тех знаменательных обрядах, которые еще недавно совершались на Всесвятской неделе или в первое воскресенье после Петрова дня, празднуемого 29 июня, и были и известны в нашем народе под названием похорон Костромы, Лады и Ярила. По всему вероятию, обряды эти принадлежали в старину к купальским игрищам; но так как по своему вакханальному характеру они должны были вызывать постоянные протесты со стороны духовенства, находившего подобное «бесстудие» несоответствующим святости поста и церковного праздника, то и были перемещены на другие дни. Сверх того, с именем апостола Петра суеверный народ связывал свои старинные представления о боге-громовнике; а потому и купальские игрища легко могли приурочиваться ко времени около Петрова дня. В некоторых местностях вечером накануне 29 июня крестьяне зажигают костры, а на утро следующего дня наблюдают игру восходящего солнца [188] . Похороны Костромы в Пензенской и Симбирской губ. совершались таким образом: прежде всего девицы
184
Сахаров., II, 36, 40, 85; Украин. Журн. 1824, XII, 318–324; Терещ., V, 74–83; VI, 194; Рус. прост. праздн., III, 11; IV, 30–33, 39–40, 49; Пассек, I, 100–9; День 1864, 43.
185
Археолог. Вестн. 1867, III, ст. Потебни, 97.
186
Приб. к Ж. М. Н. П. 1846, 13–15.
187
Рус. прост. праздн., IV, 30.
188
Сахаров., II, 41; Рус. прост, праздн., IV, 66–67; Вест. Евр. 1821, III, 198–9.
189
Обл. Сл., 91; Доп. обл. Сл., 90; Географ. извест. за 1850 г., II, ст. Кавелин., 9; Старосв. Банд., 372; Толк. Слов., I, 783. В Саратовской губ. Костромою называется куча соломы, сожигаемая под Новый год. – Терещ., VII, 116.
Подобный же обряд в Саратовской губ. называется проводами Весны: 30 июня делают соломенную куклу, наряжают ее в кумачный сарафан, ожерелье и кокошник, носят по деревне с песнями, а потом раздевают и бросают в воду. Ярилово празднество отличалось теми же характеристическими чертами. В Воронеже толпы народа с раннего утра сходились на городской площади и с общего согласия определяли: кому из присутствующих быть представителем Ярила; по разрешении этого важного вопроса – избранного облекали в пестрое, разноцветное платье, убирали цветами и лентами, навешивали на него колокольчики и бубенчики, на голову надевали ему раскрашенный бумажный колпак с петушьими перьями, а в руки давали колотушку, которая исстари принималась за эмблему громовой палицы. Шествие Ярила возвещалось барабанным боем: обходя площадь, он пел, плясал и кривлялся, а следом за ним двигалась шумная толпа. Народ предавался полному разгулу и после разных игр, сопровождаемых песнями, музыкой и плясками, разделялся на две стороны и начинал кулачный бой – стенка на стенку. В Костроме горожане сходились на площадь, избирали старика, одевали его в рубище и вручали ему небольшой гроб с куклою, которая изображала Ярило и нарочито делалась с огромным детородным удом. Затем отправлялись за город; старик нес гроб, а вокруг него шли женщины, причитывали нараспев похоронные жалобницы и жестами своими старались выразить скорбь и отчаянье. В поле вырывали могилу, хоронили в ней куклу с плачем и воем и тотчас же начинали игры и пляски, напоминавшие языческую тризну. В Малороссии соломенное чучело Ярила приготовлялось со всеми естественными принадлежностями мужского пола; куклу эту клали в гроб и по захождении солнца выносили на улицу. Пьяные бабы подходили к гробу, плакали и печально повторяли: «Помер он, помер!» Мужчины подымали и трясли куклу, как бы стараясь разбудить усопшего Ярила, и потом замечали: «Эге, баба не бреше! Вона знае, що jий солодче меду». Бабы продолжали горевать и причитывать: «Який же вин був хороший!.. Не встане вин бильше! О як же нам розставатися с тобою? И що за жизнь, коли нема тебе? Приподнимись хоть на часочик! Но вин не встае и не встане…» Когда Ярило был уже достаточно ублажен и оплакан, куклу его зарывали в могилу [191] . Некоторые из наших ученых видят в именах Купала, Ярилы, Костромы только названия летних праздников и ничего более. Но если принять в соображение, что фантазия младенческих народов любила свои представления облекать в живые, пластические образы, что это было существенное свойство их мышления и миросозерцания, что самые времена года казались уму древнего человека не отвлеченными понятиями, а действительными божествами, посещающими в известную пору дольний мир и творящими в нем те перемены, какие замечаются в жизни, цветении и замирании природы, то несостоятельность вышеуказанного мнения обнаружится сама собою. Из приведенного нами описания праздничных обрядов очевидно, что народ еще недавно представлял Купалу и Ярилу как существа живые, человекоподобные, и в этом нельзя не признать отголоска глубочайшей древности, когда поэтическое чувство господствовало над мыслию человека.
190
О Кострубе, по словам О. Миллера, есть в Малороссии песни с неудобными для печати подробробностями. – Ж. М. Н. П. 1867, стат. 2-я, 637.
191
Сахаров., II, 42, 91–93; Терещ., V, 100–4; Рус. прост. празд., I, 234; IV, 51–65; Рус. Бес. 1856, III, 105; Труды владим. стат. ком. 1867, VII, 29.
После Иванова дня поселянин начинает следить за теми знамениями, которые пророчат ему о грядущей смене лета зимою. К концу июня замолкают кукушка, соловей и другие певчие птицы; так как это случается около того времени, когда в полях колосится хлеб, то о замолкшей кукушке крестьяне выражаются, что она подавилась житным колосом; малорусы говорят: «Соловейко вдавився ячминним колоском, а зозуля мандрикою» [192] . С сентября начинается отлет птиц в теплые страны, или вирий; о ласточках рассказывают, что в первый день этого месяца они прячутся в колодцы, т. е. улетают в рай (= царство вечного лета), лежащий по ту cторону облачных источников. В тот же день крестьянки хоронят мух и тараканов в гробах, сделанных из свекловицы, репы или моркови, чем символически обозначается оцепенение этих насекомых на все время зимы. 14 сентября змеи уползают в вирий, или же собираются в ямах, свертываются в клубки и засыпают зимним сном [193] . Мало-помалу увеличиваются холода, трава увядает, с деревьев опадают листья, и наконец является суровая Зима, налагает на весь мир свои оковы, стелет по водам ледяные мосты, землю одевает в белоснежный саван и выпускает из адских подземелий вереницы вьюг, метелей и морозов.
192
Мандрики – ватрушки, которые пекутся к Петрову дню.
193
Послов. Даля, 988, 995–6; Номис, 282; Сахаров., II, 50–52; Киев. Г. В. 1850, 22.
Если с поворотом солнца на зиму соединялась мысль о замирании творческих плодотворящих сил природы, то с поворотом этого светила на лето необходимо должна была соединяться мысль о их возрождении, на что и указывают обряды, доныне совершаемые во время Рождественских Святок – на так называемом празднике Коляды. Коля(е)да, пол. коledа = латин. calendae – собственно: первое в каждом месяце число, по которому велся счет и предшествующим ему дням с половины или точнее – после ид предыдущего месяца; впоследствии слово это стало по преимуществу употребляться для обозначения январских календ (с 14 декабря по 1 января включительно), как исходного пункта, с которого начинается год, и затем уже в Средние века перешло в название святочных игрищ: фран. chalendes, прован. calendas, нижненем. kaland. К нам оно проникло из Византии вместе с отреченными книгами и согласно с звуковыми законами славянского языка изменилось в Коляду. Никифор Омологета, живший в IX веке, в опровержении своем ложных писаний говорит, что не д'oлжно держать у себя 'c и (в древнеславянском переводе: громников и колядников) [194] . Кормчая книга по списку 1282 года, приводя правило, запрещающее колядские обряды, присоединяет такое толкование: «Каланди соуть пьрвии в коемьждо месяци днье, в них же обычай бе едином творити жертвы, и в таже евроумания елиньстии беаху праздньници; вроум бо порекл есть Дионисово, и иная вься яже соуть идольская прельсти и соуетьства отмещюще святии от верных жития, возбраняють крестьяном таковая творити… и не повелевають моужем облачатися в женьскыя ризы, ни женам в моужьскыя, еже творять на праздьникы Дионисовы пляшюще, ни лиц же косматых възлагати на ся, ни козлих, ни са тоурьскых… яже ныне творять селяне, не ведоуще что творять» [195] . На тождество рус. коляды с латин. calendae указал еще Яков Гримм [196] , и нельзя не удивляться, что исследователи наши как будто не заметили этого простого объяснения и постоянно придумывали свои собственные производства, основанные на бесплодной игре созвучий [197] . Когда наступали самые короткие дни и самые длинные ночи в году, древний человек думал, что Зима победила Солнце, что оно одряхлело, утратило свою лучезарность и готовится умереть, т. е. погаснуть. Но торжество злых сил продолжается не далее 12 декабря – дня, в который солнце поворачивает на лето и который поэтому слывет в народе поворотом, поворотником и солоноворотом [198] . Как на Ивана Купала Солнце, по русскому поверью, выезжает в колеснице на серебряном, золотом и алмазном конях, так и теперь, наряженное в праздничный сарафан и кокошник, оно садится в телегу и направляет своих коней на летнюю дорогу [199] . Народ сочетал с этой древней богинею имя Коляды и, прославляя в обрядовой песне выезд Солнца на лето, употребляет следующее выражение: «Ехала Коляда в малеваном возочку, на вороненьком конечку» [200] . В прежние годы существовал даже обычай возить Коляду, которую представляла нарочно избранная девушка, одетая в белую сорочку [201] . Отсюда становится понятным, почему составители старинных хроник причисляли Коляду к сонму языческих богов и в обрядах колядского праздника усматривали следы идолослужения. После зимнего поворота Солнце мало-помалу начинает брать верх над демонами мрака: по народному выражению, день к Новому году прибавляется на куриный шаг или на гусиную лапку [202] , а в начале февраля лучи солнечные уже «нагревают у коровы один бок», почему крестьяне и называют февраль месяц бокогреем [203] .
194
Летоп. занятий Археогр. Ком. 1861, 29–32; Рус. прост. празд., II, 5.
195
Ист. Христом. Бусл., 382–3.
196
D. Myth., 594.
197
Г. Гедеонов сближает коляду с греч. – Зап. Имп. Ак. Н. 1862, II, кн. 2, 173; Дм. Щепкин видит в этом слове кол-ед (вокруг едущий) или кол-еда (круговая яства). – Об источн. и формах рус. баснословия, II, 64; г. Бессонов подозревает здесь колоду (зажженный пень). – Калеки Пер., IV, 46: г. Костомаров производит коляду от слова коло (колесо). – Слав, миф., 99; г. Соловьев указывает на сложные: коло Лада, ко-Ладу. – Архив ист.-юрид. свед., I, 29, и так далее.
198
В Иллюстрации 1847 года (с. 253–4) напечатано предание, будто бы в XVI – XVII стол. звонарный староста московского Успенского собора два раза в году обязан был являться пред царские очи: 12 декабря – с докладом, что «отселе возврат солнцу с зимы на лето, день прибывает, а нощь умаляется», и за такую радостную весть государь жаловал ему 24 серебряных рубля; 12 же июня – с докладом, что «отселе возврат солнцу с лета на зиму, день умаляется, а нощь прибывает», и за эту печальную весть старосту запирали на 24 часа в темную палатку на Ивановской колокольне. Предание это не подтверждается ни дворцовыми расходными книгами, в которые записывалась всякая царская награда, ни другими письменными свидетельствами того времени.
199
Сахаров., II, 68–69.
200
Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 98.
201
Сахаров., II, 69.
202
Послов. Даля, 970, 1002; Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 100; Weihnachten in Schleswig-Holstein, Гандельманна,35.
203
Сахаров., II, 8–9; Рус. в св. послов., IV, 24.
В этом переходе от постепенной утраты к постепенному возрастанию светоносной силы Солнца предки наши видели его возрождение или воскресение (= возжжение солнцева светильника) и в честь столь радостного события, совершавшегося на небе, зажигали по городам и селам костры. Так как около того же времени христианские правила установили праздновать Рождество Спасителя, называемого в церковных песнях «праведным Солнцем, пришедшим с востока» [204] , то древнеязыческий праздник рождающемуся Солнцу и был приурочен к Рождественским Святкам; по мнению народа, высказанному в его обрядовой песне, Коляда нарождается накануне Рождества [205] . К этому необходимо добавить, что, вместе с перенесением новолетия на 1 января, мысль о нарождающемся новом годе весьма удачно совпала со старинным мифом о рождении Солнца, движением и поворотами которого определяется обычная смена времен. Заметим, что еще у римлян праздник natales solisinvicti совершался в январские календы [206] . В некоторых местностях России удержалось обыкновение раскладывать по берегам рек костры – в ночь на 12 декабря; вообще же палению костров посвящают у нас ночи на Рождество Христово, на Новый год и Крещение. Во время Рождественской заутрени почти по всем городам и селам жгут у церквей смоляные бочки. На Украине, начиная с 25 декабря, крестьяне целую неделю не выкидывают из избы сора, а тщательно собирают его в одну кучу; на Новый же год, перед самым восходом солнца, выносят сор в сад и зажигают с твердою уверенностью, что оживленные действием этого огня деревья принесут на будущее лето обильные и вкусные плоды. Некоторые хозяева собирают сор в продолжение целого года и зажигают его на дворе или в саду накануне Рождества Христова [207] . У сербов, кроатов и далматинцев канун Рождества называется бадњи дан (бадний день) от слова бадњак [208] , означающего сырую новую колоду, сожигаемую в это время на домашнем очаге, а самое Рождество – Божић (Сын Божий, новорожденный Божественный Младенец). На бадний день серб-домохозяин (домаћин) отправляется в лес, приискивает молодой дуб, вырубает из него колоду и привозит ее на свой двор; в Герцеговине для этой перевозки употребляют шесть или восемь волов. Как только смеркнется, хозяин вносит колоду в избу и, обращаясь к домочадцам, приветствует их: «Добар вече [209] и честит [210] вам бадњи дан!» Ему отвечают: «Дао ти Бог добро сретњи и честити!» [211] Принесенную колоду обмазывают по краям медом, посыпают зерновым хлебом и кладут в печь на горячие уголья. В некоторых деревнях, кроме большого бадняка, возлагают на огнище еще пять м'eньших, называемых баднячица, или блажена палица. Вслед за тем хозяйка устилает пол соломой, разбрасывает по ней орехи. После ужина поют и веселятся, а на рассвете следующего дня стреляют из ружей. Первый гость, который войдет в избу на Рождественский праздник, называется положайником, или полазником; ему приписывают и все радости, и все беды, какие выпадают на долю хозяев и их семьи в течение целого года. Поэтому всякий домаћин заранее избирает себе в положайника такого знакомого, о котором думает, что он наверно принесет ему счастье; следуя общепринятому обычаю, никто другой и не является на первый день праздника. При входе в избу положайник бросает горсть хлебных зерен и произносит: «Христос се роди!», а кто-нибудь из домашних отвечает: «Ва истину роди!» – и осыпает его самого житом. После этого положайник приближается к огнищу и, ударяя кочергой по горящему бадняку – так, что искры сыплются во все стороны, причитывает: «Оволико говеда, оволико коња, оволико коза, оволико оваца, оволико крмака, оволико кошница, оволико среће и напретка!» Перед обедом все присутствующие берут в руки по зажженной восковой свече, молятся Богу и целуют друг друга – со словами: «Мир божjи! Христос се роди, ва истину роди, поклан амо се Христу и Христову рожанству». По окончании молитвы и взаимных приветствий свечи передаются домохозяину, который соединяет их в один пук и ставит в чашку, наполненную разного рода хлебными зернами; немного погодя он гасит их в этих зернах, опуская зажженными концами вниз. Кроме других яств, для рождественской трапезы необходимы мед и чесница, т. е. пресный пшеничный хлеб с запеченною в нем серебряною или золотою монетою. Когда усядутся за стол, домаћин разламывает чесницу и раздает всем по куску; тот, кому достанется кусок с монетою, будет «нajcpeтниjи оне године». Бадняк, по мнению сербов, обладает целительной и плодородящей силою: уголья и зола его употребляются как лекарство против болезней рогатого скота и лошадей; тлеющей головней его окуривают улья и потом, когда она погаснет, относят ее в сад и ставят на молодую сливу или яблоню: так поступают для того, чтобы будущий год был изобилен на мед и садовые плоды. Ту же производительную силу сербы соединяют и с божитными семенами, и с божитною соломою; семенами этими они закармливают кур, чтобы не было недостатка в яйцах, а солому относят на нивы, «да би боље родиле» [212] .
204
На родинах, ставя на стол кашу, поют тропарь: «Радуйся, благодатная Богородице Дево! Из тебе бо изыде Солнце правды – Христос, Бог наш».
205
Терещ., VII, 57; Маяк, VIII, 63.
206
Ж. М. Н. П: 1838, т. XX, 340; Пропилеи, IV, 137.
207
Молодик, 1844, 101.
208
Г. Потебня производит бадняк от санскр. badh – бить (слав, бодать, литов. badyti; сравни кололь и колода). – Ч. О. И. и Д. 1865, II, 1; а г. Лавровский (ibidem, 1866 г., II, 15), оспаривая это производство, указывает на др.-славян. корень бъд (бъд-ети, боудити) и соединяет со словом бадняк понятие пробуждения, бодрствования: в исходе декабря солнце пробуждалось от зимнего сна = загоралось новым пламенем и выступало на летнюю дорогу.
209
Вечер.
210
Счастливый.
211
В Черногории принято отвечать: «И с тобом заедно сречно и честито!»
212
Срп. pjeчник, 11–12, 34–35, 533, 822–3; Терещ., VII, 19–27; Ч. О. И. и Д. 1865, II, 2–4; Гласник срп. друштва, 1867, V, 122; Иличь, 95
213
Записки морск. офицера, соч. Броневского, I, 258–9; Путешествие в Черногорию А. Попова, 223–4.
214
Подобный обряд совершается на Руси накануне 1 сентября (Терещ., V, 145; Сахаров., II, 52) – вероятно потому, что в допетровское время с этого числа начинался у нас новый год.
215
Каравел., 276–8; Москов. Газета 1866 года: «Святки у болгар».
216
Souche – пень, вырытый с корнем; noёl – dies natalis.
217
D. Myth., 593–5.
По древнеарийскому представлению, всякий раз, когда облачные демоны погасят (= омрачат) дневное светило, – тотчас же выступает бог-громовник, буравит своею палицей дерево-тучу, добывает из него живое пламя грозы и снова зажигает солнцево колесо. То же представление прилагалось и к зимнему повороту солнца: если с этого времени оно начинает возрождаться = приобретать все б'oльшую и большую светоносную силу, то именно потому, что благотворный Перун возжег его новым, чистейшим пламенем. Так думали наши предки, и под влиянием означенной мысли декабрь, как месяц поворота и возжжения солнцева колеса, был назван именем коложега (= julfeuer) [218] . Этот творческий подвиг, совершаемый Перуном на радость всем людям на небе, чествуется на земле в символическом обряде возжжения бадняка. Суровое время года, в которое происходит поворот солнца на лето, помешало колядскому празднику развиться до общинного, публичного значения и удержало за ним чисто семейный характер. Морозы, вьюги и метели гонят человека под домашний кров, заключают его в тесных пределах избы и вместе с этим необходимо ограничивают круг его интересов и обязанностей. Вот почему возжжение бадняка совершается не всенародно, не под открытым небом, а в стенах избы – на родовом очаге, который исстари признавался святынею = жертвенником и обиталищем дружелюбного Агни. Бадняк приготовляется из дубового дерева: как известно, дуб был посвящен Перуну, и до сих пор «живой огонь» по преимуществу добывается из этого дерева. Тому же богу были посвящены и орехи, а потому разбрасывание их по избе указывает на культ громовника; чехи молят в обрядовой песне: «Koleda, koleda! Dedku, dej orisku k snedku» [219] . Масло и вино, которыми поливают бадняк, и хлебные зерна, которыми его осыпают, служат знамениями дождя, приносимого грозовой тучей, осеменяющего землю и дарующего ей плодородие. Очевидно, что старый бадняк и младой Божич, прославляемые в сербских песнях [220] , скрывают под своими именами Деда-Перуна, возжигателя небесного пламени, и просветленное этим пламенем Солнце. Согласно с уподоблением солнечного света золоту, сербы причитывают накануне Рождества:
218
В северных рунах зимний поворот солнца обозначался изображением колеса. В Шлезвиге накануне Рождества Христова крестьяне катят в деревню колесо: это называется Weihnachten hineintr"udeln (Гандельманн: Weihnachten in Schleswig-Holstein, 36).
219
Гануш, 21.
220
Срп. н. njecмe, I, 115–6.
т. е. новорожденное Солнце стучится в небесные врата и, отверзая их, позлащает восток блеском утренней зари. У русских и чехов уцелела старинная святочная игра, основную мысль которой составляет: искание золотого кольца = солнца, сокрытого змеем Вритрою во мраке зимних облаков и туманов. Все участвующие в игре садятся в кружок и, передавая тайком из рук в руки золотое кольцо, запевают хором:
221
Ibid., 117.
Пока продолжается песня, одна из девиц ходит в средине круга и старается угадать: у кого находится кольцо; если угадает, то присоединяется к подругам, а на смену ей искательницей золота выступает другая девица, и законченная игра начинается сызнова [222] . Все вечера, начиная с 24 декабря по день Крещения, называются у нас святыми (нем. Weihnachten). По мнению поселян, в эти святые вечера нисходит с неба и странствует по земле новорожденный Бог, и потому всякая работа считается тогда за великий грех [223] . Явление божества сопровождается чудесными знамениями. В полночь накануне Рождества и Крещения отверзаются небесные врата; пресветлый рай, в котором обитает Солнце, открывает свои сокровища; воды в реках и источниках оживают (приходят в движение, волнуются), претворяются в вино и получают целебную силу; на деревьях распускаются цветы и зреют золотые яблоки. В этот таинственный час божество рассыпает щедрые, богатые дары на весь мир: о чем помолишься отверстому небу, то и сбудется. Чтобы узреть, как будет отворяться небо, сербы выходят на Богоявленскую ночь в поля и остаются там до самого рассвета [224] . У лужичан накануне Рождества Христова ходит по домам boze dzje'co: под этим именем совершает обход девушка, одетая в белое платье; в одной руке она держит узел с яблоками и орехами, а в другой – ветку с привешенным к ней звонком. Подводя детей к святочному дереву, убранному плодами и орехами, родители уверяют их, что все эти лакомства принесло boze dzje'co [225] . По немецким преданиям, в период зимнего солнцеповорота растворяется небо, светлые боги: Один, Фрейр, Гольда и Фрея – нисходят на землю и благословляют воды и растения; там, где они шествуют, воды превращаются в вино, а деревья – в розмарин: «Allе Wasser – Wein, Alle B"aume – Rosmarein» [226] . Эти цветущие деревья и текущие вином источники суть деревья и источники небесного рая; в зимнюю пору, когда на земле замирает всякая растительность и воды стоят окованные льдами, в райских садах (т. е. на востоке, откуда богиня З'oря выводит Солнце, усыпая ему путь золотом и розами) продолжается вечноюная жизнь: цветут роскошные цветы, зреют золотые плоды и бьют животворные ключи нектара. Вместе с богами спускаются с заоблачных высот и блаженные предки, посещают своих родичей, садятся возле пылающего очага и участвуют в их семейной трапезе. Те же мифические представления: отверстые врата рая, сошествие бессмертных на землю и превращение воды в вино соединяются и с праздником Пасхи; такое совпадение во взглядах на два разновременных праздника вполне понятно, ибо и зимний поворот солнца, и весеннее его просветление равно возбуждают мысль о благодатном возрождении творческих сил природы. Боги и духи усопших праотцев, являясь в среду живых поколений, открывают перед ними тайны будущего, т. е. те грядущие события, которые определены непреложным судом Божьим; поэтому Рождественские Святки есть по преимуществу время гаданий, и все, что видится тогда во сне и наяву, получает вещее значение. По состоянию погоды в продолжение двенадцати праздничных дней от 25 декабря по 6 января (немец. Zw"olften) заключают о том, каков будет наступающий год; каждый из этих дней дает предзнаменование о погоде соответствующего ему месяца [227] .
222
Сахаров., I, 15; Терещ., VII, 177–180; Гануш, 11; Чешек, песни Эрбена, 96. Так как кольцо было эмблемой супружеской связи и так как весна (с наступлением которой золотое кольцо-солнце открывается из-за снежных облаков) была временем брачного союза между Небом и Землею, то отсюда возникло следующее гадание: девицы приносят блюдо снегу, бросают в него кольцо и поручают кому-нибудь разделить между ними снег; в чьей доле окажется кольцо, та в течение года непременно будет замужем. – Херсон. Г. В. 1846, 4. Одна из святочных подблюдных песен (Сахаров., I, 13) гласит:
Ленилась красная девицаЧасто по воду ходить;Она таяла снегНа пeчном столбу,Она вытаилаЗолот перстень.Да кому перстнем обручатися?Обручатися отроку с отрочицею,Еще молодцу со девицею.Песня эта предвещает скорую свадьбу.
223
Цебриков., 289.
224
Терещ., VII, 42; Послов. Даля, 971; Ч. О. И. и Д. 1865, 11, 65; Москов. Газета 1866, стат. Каравелова; Гануш, 10; Рус. Вест. 1862,1 («Чешская деревня»), 350; Срп. pjeчник, 33; Иличь, 108.
225
Volkslieder der Wenden, II, 221–2.
226
Розмарин был посвящен Фрейру.
227
Die G"otterwelt, 140–2; Beitrage zur D. Myth., 1, 127; II, 124–8; Neues Lausitz. Magazin 1843, III – IV, 337.
В нашем народе колядские обряды с большею свежестью удержались на Украине и в белорусских губерниях. В старые годы украинцы уже 12 декабря варили пиво и с того же числа каждый день откладывали по одному полену – так что к кануну Рождества Христова всех поленьев набиралось двенадцать; этими поленьями и затапливалась печь на Святой вечер [228] . В день, предшествующий Рождественским Святкам, поселяне не вкушают пищи до восхода вечерней звезды, которая появлением своим свидетельствует о рождении Божественного Младенца и тем самым знаменует начало праздника. Как только загорится на небе вечерняя звезда, тотчас же приносят в хату связку соломы или сена, расстилают ее в переднем углу – на прилавке, покрывают сверху чистою скатертью и на приготовленном месте ставят под образами необмолоченный сноп жита или пшеницы, кутью и узвар; сноп этот остается здесь до 31 декабря. В Галиции ставят по снопу во всех четырех углах избы. Кутьей называется каша из зерновой пшеницы, ячменя или риса, разведенная медовою сытою; узвар (взвар) приготовляется из сушеных плодов (яблок, груш, слив, вишен, изюма и проч.), сваренных на воде. Оба горшка с кутьей и узваром накрываются кнышами (пшеничными хлебами). Перед вечерею (т. е. ужином) хозяин дома зажигает у образов лампадку и восковые свечи, читает вслух молитвы и кадит ладаном; вся семья благоговейно молится Богу и потом усаживается за стол, усыпанный сеном и застланный чистою скатертью; глава семейства занимает почетное место на покути (в переднем углу); рядом с ним, по правую руку, садится его жена, а далее следуют их родичи и дети. Кутья и взвар подаются обыкновенно после всех других кушаний, и если не будут съедены в тот же вечер, то доканчиваются в продолжение Святок; часть кутьи отделяют курам, чтобы давали больше яиц. Сидя за «вечерею», гадают о будущем урожае: вытягивают из-под скатерти несколько былинок сена и по их длине заключают о том, каков уродится лен; или выдергивают из снопа соломинку, и если она окажется с полным колосом, то наступающий год будет изобильный, и наоборот, – пустой колос сулит неурожай. По остающимся на столе травяным семенам делают такое заключение: если семян будет больше черных, то следует ожидать урожая на гречиху, а если желтых, то надо рассчитывать на овсы, просо и пшеницу.
228
Маяк, XI, 55.
Подобная же обрядовая трапеза, с кутьею и узваром, бывает и на крещенский Сочельник, после водосвятия. Накануне Нового года обмолачивают стоящий в переднем углу сноп и полученные зерна отдают мальчикам-посыпальщикам, а соломой прикармливают домашний скот или употребляют ее на обвязку плодовых деревьев [229] . Вечер 31 декабря известен в народе под именем щедрого и богатого; ибо с наступлением нового года нераздельна мысль о явлении возрожденного Бога, несущего миру ясное лето, изобилие плодов земных и всякое довольство [230] . Хозяйка приготовляет к щедрому вечеру как можно более пирогов и кнышей, складывает их в одну общую кучу на стол и просит мужа исполнить закон. Муж затепливает перед иконами восковую свечу, курит по избе ладаном и садится на покуте; входят домочадцы, молятся Богу и, притворяясь, будто не видят отца за накладенными на столе пирогами, спрашивают: «Де ж наш батько?» – «Хиба ж вы мене не бачите?» – спрашивает отец. «Не бачимо тату! – отвечают дети. – Дай же, Боже, щоб и на той рок не побачылы», т. е. чтобы и в будущем году было такое же изобилие в яствах, как в настоящую минуту. Затем жена и дети садятся за стол, и отец разделяет между ними пироги [231] .
229
Сравни со сведениями, сообщенными о рождественской соломе (julstroh) в Beitr"age zur D. Myth., I, 120–1.
230
Терещ., VII, 19, 28; Могил. Г. В. 1852, 4, 11; Цебриков., 289; Вест. Р. Г. О. 1853, V, 12; VI, 99: Киев. Г. В. 1850, 16; Херсон. Г. В. 1844, 52; Молодик, 1844, 98–100; Маяк, XV, 22; Москв. 1852, VI, 83: Гануш, 15.
231
Маркевич, 65; Шафонского: Топограф, описание Чернигов. наместничества, 29; Молодик, 1844, 100–1.