Боги войны
Шрифт:
— Вас не пустят к командующему с оружием, — сказал он.
Посланцы кивнули, сняли мечи и кинжалы и бросили оружие к своим ногам. Ударил сильный порыв ветра, и огни факелов бешено заметались.
— Снимите одежду, вам принесут что-нибудь надеть. Центурионам это явно не понравилось, однако спорить они не стали и вскоре стояли совсем раздетые. Их кожу покрывала паутина шрамов, свидетельствующая о том, что они сражаются долгие годы. Самый впечатляющий узор был у того, кто разговаривал с Лабиеном. Должно быть, у Цезаря отличные лекари, если его воины выживают после таких ран. Центурионы стояли совершенно неподвижно
Рабы принесли грубые шерстяные рубахи, и посланцы, которые уже посинели от холода, быстро оделись.
Лабиен на всякий случай лично проверил сандалии гостей — нет ли чего подозрительного — и швырнул обратно.
— Отведите их в главный лагерь, к шатру командующего.
Он пристально глядел в лица центурионов, однако те оставались бесстрастными — как и лица окружающих солдат. Стало ясно, что ужину придется подождать — слишком любопытно, для чего Цезарю понадобилось рисковать отличными воинами.
Главный лагерь вмещал одиннадцать тысяч солдат и основные звенья командной цепи. Его окружали четыре других лагеря такой же протяженности — сверху это было похоже на неумелый рисунок цветка. В центре лагеря сходились три дороги; центурионов вели к шатру Помпея по Via Principalis — Главной улице лагеря. Они внимательно смотрели по сторонам. Конечно, потом обо всем доложат Цезарю. Лабиен опять задумался о том, как бы с ними покончить. Не желая снова упустить возможность, полководец приотстал от конвоя и быстро отдал распоряжения трибуну своего Четвертого легиона. Трибун так же поспешно отсалютовал и кинулся собирать людей, чтобы выполнить приказ. Лабиен с облегчением поспешил вдогонку центурионам Цезаря.
Шатер командующего — огромное крытое кожей сооружение — стоял у северных ворот лагеря. Укрепленный балками и перетянутый канатами, он не боялся ни бури, ни дождя. Масляные факелы, прикрытые железной сеткой, ярко освещали все вокруг. Их пламя плясало по ветру, и тени причудливо извивались. Лабиен догнал конвой у самого шатра и велел ждать снаружи. Он назвал охранникам сегодняшний пароль и нырнул под полог.
Помпей обсуждал что-то с трибунами. Убранство шатра отличалось простотой — длинный стол и резное дубовое кресло для хозяина, скамьи вдоль стен. Лабиену нравилась эта спартанская обстановка. Здесь было очень тепло. На утоптанном земляном полу мягко светились жаровни с углями, воздух казался густым и застоявшимся. Вошедший с холода Лабиен сразу вспотел.
— Ты привел их сюда? — удивился Помпей. Говоря, он держался рукой за живот.
— Я раздел их и обыскал, господин. С твоего позволения, их сейчас приведут.
Помпей указал рукой в сторону карт, лежащих на столе, и один из офицеров быстро и аккуратно их свернул. Когда на виду не осталось ничего важного, Помпей осторожно уселся в кресло и тщательно расправил на коленях складки тоги.
В присутствии Помпея трое центурионов держались так же спокойно. Несмотря на убогое платье, по коротко остриженным волосам и многочисленным шрамам было видно, что это за люди. Конвойные, оставив посланцев Цезаря стоять перед командующим, отошли к стенам и держали оружие наготове. Лабиен тяжело дышал; он даже позабыл, что не успел поесть.
— Итак, ради какого такого важного сообщения Цезарь готов рисковать вашими жизнями? — спросил Помпей. В шатре было тихо, только угли потрескивали в жаровнях.
Центурион, который говорил раньше, сделал шаг вперед, и стражники, замершие у стен, все как один изготовились броситься на гостей. В глазах центуриона промелькнула насмешка, словно происходящее его забавляло.
— Мое имя Децим, господин. Центурион Десятого легиона. Мы с тобой встречались в Аримине.
— Я помню тебя, — подтвердил Помпей. — Совещание у Красса. Ты был там, когда Цезарь привез галльское золото.
— Да, господин. Консул Цезарь намеренно послал известного человека, чтобы показать свою искренность.
Несмотря на спокойный голос центуриона, Помпей моментально покраснел от гнева:
— Не именуй его при мне этим незаконным титулом, Децим. Твой начальник не имеет права называться консулом.
— Он избран голосованием, господин, в соответствии с нашими древними обычаями. Гай Юлий Цезарь заявляет свои права и полномочия, дарованные ему гражданами Рима.
Лабиен нахмурился. Непонятно, чего желает добиться Децим, переча Помпею с самого начала разговора. Нельзя не заподозрить, что слова центуриона адресованы в первую очередь присутствующим офицерам, которые непременно передадут их другим. Помпей, казалось, разделял его подозрение: он поглядывал на окружающих, недовольно прищурившись.
— Мне, как диктатору, подчинены даже самозваные консулы. Но я думаю, Децим, ты явился не затем, чтобы поспорить об этом.
— Верно, господин. У меня приказ — потребовать, чтобы все верные Риму солдаты оставили твой лагерь и либо сложили оружие, либо присоединились к легионам Цезаря.
Слушатели возмущенно задвигались. Помпей поднялся, и по знаку диктатора охранники толкнули центурионов на колени. Ни один из троих не издал ни звука. Помпей сдерживался с большим трудом.
— Здесь нет предателей. А твой хозяин — наглец.
Удар по затылку оглушил Децима. Он хотел поднять руку — потереть ушибленное место, но передумал. Стражникам явно не терпелось наброситься на него.
— В таком случае, господин, — продолжил центурион, — я уполномочен предложить мир. Вы должны выслушать — ради блага римского народа.
Помпей не сразу вспомнил, что следует блюсти достоинство. Он поднял руку, собираясь отдать приказ убить центурионов. Децим заметил это движение, и в свете факелов глаза пленника ярко сверкнули.
— Предупреждаю тебя, Децим, — проговорил наконец Помпей, — я не потерплю никаких оскорблений. Выбирай слова осторожно — или тебя убьют.
Децим кивнул.
— Цезарь желает, чтобы знали все: благо Рима для него превыше собственных амбиций и даже безопасности. Он не хочет, чтобы наши армии разбили друг друга и город на долгие годы остался без защиты. Цезарь предлагает мир — на определенных условиях.
Помпей поднял сжатый кулак, и один из спутников Децима слегка вздрогнул, ожидая в любой момент ощутить в затылке холод клинка. Децим никак не отреагировал.
Снаружи у шатра раздались голоса, и вошел Цицерон, а с ним два других сенатора. Плащи у них были в снегу, лица побелели от холода, но Цицерон сразу разобрался в происходящем. Он поклонился Помпею.