Богини славянского мира

Огромную роль в жизни каждого народа играет язык, на котором говорят составляющие его люди. Однако язык является не только средством общения, он одновременно отражает картину мира создавшего его народа, являясь средством, благодаря которому мир образов давно прошедших веков продолжает свою жизнь и в современности. Обратив внимание на свой родной язык, мы увидим, что в нем такие понятия, как мать, любовь, забота, нежность, мудрость, судьба и, наконец, сама жизнь, – это слова женского рода. Но точно также к женскому роду относятся и слова болезнь, злоба, ненависть, жестокость и смерть. Почему подобные противоположные и подчас взаимоисключающие понятия наш народ в древности соотнес с женским началом? Взятый сам по себе язык не способен дать ответ на этот вопрос. Ключ к нему находится в мире мифологических образов, которые, в свою очередь, восходят к идущим из глубин тысячелетий изначальным архетипам.

Как показал в своих работах К.Г. Юнг, душа каждого человека состоит из двух половин – мужской и женской. Определенным их эквивалентом в коллективном сознании являются образы богов и богинь, в которых в той или иной степени отражается душа народа. В этой книге речь

пойдет о женской половине народной души. Кем же были богини, которым поклонялись наши далекие предки? Чрезвычайно трудно ответить на этот вопрос, однако найти этот ответ необходимо – ведь именно в этих далеких и полузабытых туманных образах находятся корни многих загадок различных ипостасей вечного женского начала. По причинам, которые будут изложены ниже, изучение языческих богинь оказывается даже более трудным и сложным делом, чем изучение языческих богов. Тем важнее собрать и соотнести друг с другом те осколки древних знаний, оставшихся нам от наших далеких предков, искавших некогда ответы на животрепещущие вопросы бытия.

Рассмотрим сначала те источники, которые донесли до нашего времени хоть какие-то сведения о богинях славянского язычества. Рассказывая о языческой реформе князя Владимира в 980 г. древнерусский летописец отметил: «И нача кнжити Володимеръ въ Києв єдинъ. и постави кумиръi на холму. вн двора теремнаго. Перуна древна. а главу єго сребрену. а оусъ златъ. и Хърса Дажьба. и Стриба. и Симарьгла. и Мокошь [и] жрху имъ наричюще я б[ог] ъi»1. Следует сказать, что это единственное упоминание какой-либо богини в «Повести временных лет». Кем была Мокошь, с какими сферами жизни человека она была связана – на этих, как и на многих других вопросах монах-летописец попросту не останавливается. Тем не менее можно сказать, что ей еще повезло: автор «Повести временных лет» хоть упомянул ее имя, спас его, таким образом, от забвения. Другим богиням, которым поклонялись в Древней Руси, повезло еще меньше, и мы не знаем даже их имен. Достаточно показательно, что Мокошь упомянута в самом конце перечня богов, установленного Владимиром, который возглавлял бог войны и громовержец Перун. Однако не менее показательным является и тот факт, что, хоть данный пантеон и отражал в первую очередь представления самого великого князя и руководимой им дружины, тем не менее Мокошь все-таки была включена в перечень богов всего Древнерусского государства. Данное обстоятельство говорит нам о том, что культ этой богини был достаточно распространен на Руси и даже сам князь не мог не считаться с этим обстоятельством. Поучения против язычества неоднократно упоминают Мокошь, подтверждая вывод о распространенности ее культа, однако и они лишь осуждают поклонение этой богине, а вовсе не стремятся сколько-нибудь подробно описать ее образ.

Несмотря на этот, более чем существенный недостаток, одно древнерусское поучение против язычества отмечает, что было время, когда славянские богини занимали гораздо более высокое положение нежели то, которое было отмечено отечественным летописцем в конце Х в. Автор «Слова св. Григория о том, како первое погани суще языци кланялись идоломъ» попробовал дать следующую периодизацию славянского язычества: «И ти начаша требы класти роду и рожаницам преже Пероуна, бога ихъ. А преже того клали требы оупирем и берегыням. По святемъ же крещеньи Пероуна отринуша, а по Христа бога нашего яшася. Но и ноне по оукраинамъ молятся ему проклятому богу Пероуноу и Хърсоу и Мокоши и виламъ то творят отаи; сего же не могуть ся лишити…»2 Итак, согласно этому древнерусскому тексту, самым первым объектом поклонения наших далеких предков были упыри и берегини, затем Род с рожаницами и только впоследствии на первое место в их пантеоне выдвинулся громовержец Перун. Конечно, полностью доверять этому поучению, в отличие от Б.А. Рыбакова, в этом вопросе мы вряд ли можем. Сохранившиеся списки данного «Слова» датируются XIV–XV вв., само же это произведение, по мнению Н. Гальковского, было написано в XIII–XIV вв., а по мнению Б.А. Рыбакова – в начале XII в. Достаточно сомнительно, чтобы спустя несколько веков после активного искоренения отечественного язычества христианский автор во всех деталях знал его предшествовавшее развитие на протяжении целого ряда тысячелетий. Сопоставление с известными науке фактами также показывает ошибочность и неточность подобной периодизации, если понимать ее буквально. Тем не менее показательно, что, наряду с упырями, древнейшими объектами почитания наших далеких предков древнерусский книжник считал именно женские божества в лице берегинь. Вполне возможно, что это является отголоском некогда принадлежавшего богиням гораздо более высокого положения, нежели то, которое было зафиксировано летописью в 980 г.

Само название берегинь может быть связано как с понятием берега как граничащей с водой частью суши, так и с глаголом беречь. Авторы «Этимологического словаря славянских языков» считают его производным от слова берег и истолковывают как «береговая фея, русалка».3 Если понимать этих божеств в первом значении, то мы можем констатировать их существование уже во время индоевропейской общности. В одном хеттском тексте говорится, что когда человеку станет тяжко, пусть он придет к Богу Реки, «и к богиням Судьбы Берега реки, и к Богиням-Защитницам, которые создали человека»4. Б.А. Рыбаков отнес возникновение связи между понятием беpега и глаголом обеpегать к эпохе мезолита и неолита, когда человек впеpвые yчился плавать по pекам и озеpам, обpазовавшимся после таяния ледника. Косвенно подтверждает древность их культа то, что представление о могущественной женщине-хранительнице в народном сознании сохранялось у славян на протяжении весьма длительного времени. Памятник XVI в. «Поучение духовным детям» также упоминает это божество, правда, уже в несколько искаженном виде и в единственном числе: «Уклоняйся перед Богом невидимых: людей, молящихся Роду и рожаницам, Перуну, и Аполлону, и Мокоши, и Перегине, и ко всяким богам мерзким требам не приближайся»5. Как видно из текста, Берегиня-Перегиня упомянута здесь непосредственно вместе с Мокошью, уже знакомой нам по перечню кумиров, установленных Владимиром.

Рис. 1. Каргопольская вышивка с русалками-берегинями

Исследователи отмечали, что на Русском Севере еще в ХХ в. вырезанных на досках сирен-русалок в народе называли берегинями6, что свидетельствует как об исключительно устойчивой памяти о данном классе божеств, упоминавшихся в древнерусских поучениях против язычества, так и об их связях с водной стихией. Весьма вероятно, что их образ сохранился и в другом виде народного искусства (рис. 1) данного региона: «На одном из подзоров с. Ошевенское Каргопольского у. в сложном многофигурном узоре по бокам – в верхней части вышивки помещены два судна, сопровождаемые русалками. Тонкие линии соединяют русалок с кораблями, подчеркивая связь между ними. В центре узора – здание, в котором две человеческие фигуры в танцующих позах.

Вышивка с этим сюжетом, но более древнего извода изображает здание (напоминающее храм), где женская фигура дана в строгой трактовке. Внизу, в подузоре, представлен фриз из всадников, вверху – суда с русалками. (…) Жители Севера, промышлявшие в море, – заключает Г.С. Маслова, – занятые судостроением, сохранили образ русалки-берегини в вышивке»7. Отметим, что женская фигура в здании, напоминающем храм, является отголоском изображения богини в храме, на что указывает и две сопровождающие ее в храме меньшие фигурки. Если это так, то данная вышивка возможно указывает на связь русалок с какой-то богиней славянского язычества. После крещения в некоторых случаях функция спасения на водах могла возлагаться и на богородицу: «Леньковская икона близ Новгород-Северска слывет «спасительницей утопающих», так как она явилась когда-то близ водоворота на р. Десне. Подходя к водовороту, видавшему много крушений, молятся и выходят на берег, а на барже остается только рулевой»8. Впрочем, и спустя почти тысячу лет после насильственной христианизации русские искали помощи не только от персонажей новой религии, но и от каменных статуй.

Поскольку первоначально эти богини защищали и берегли людей, лучше понять двигавшее людьми чувство нам поможет не молитва перед образами, а описание одного народного ритуала, зафиксированного на юге Руси еще в ХIХ в. Во время засухи крестьяне шли к каменной бабе, клали ей на плечо ломоть хлеба или рассыпали перед ней хлебные зерна, затем кланялись ей в ноги и просили: «помилуй нас, бабо-бабусенька! Будем кланяться еще ниже, только помози нам и сохрани от беды»9. В отличие от севера Руси, на юге крестьяне не называли каменных баб берегинями, однако можно предположить, что те эмоции, которые они к ним питали, и те блага, которые они просили у них, были в своей основе теми же самыми, которые побуждали и наших далеких предков поклоняться могущественным берегиням.

Данный пример красноречиво показывает, что, несмотря на все старания, православному духовенству почти за тысячу лет так и не удалось внушить отдельной части своей паствы даже самых элементарных христианских представлений, хотя бы о недопустимости обращения с молитвами к каменным «болванам» по их терминологии. Единственное, в чем в данном случае оно смогло преуспеть, так это в том, что эти люди забыли имена своих родных богов и обращались к объектам своего поклонения как к безымянной «бабо-бабусеньке». В тех случаях, когда духовенству хотя бы формально удавалось заставить людей обращаться с молитвами к персонажам своей религии, ситуация с точки зрения христианства иной раз получалась не намного лучше открытого идолопоклонства. Из текстов поучений мы видели, что кроме Мокоши, в древнерусском язычестве существовали целые классы сверхъестественных женских персонажей, обобщенно называвшихся берегинями, рожаницами и т. п. В ряде случаев, когда христианство навязывало людям поклонение библейским персонажам, на них подчас совершенно автоматически переносились прежние языческие представления, в том числе и о множественности богинь. Этому невольно способствовал и пропагандируемый духовенством культ чудотворных икон, посвященных одному персонажу, но почитавшихся в разных городах. В результате достаточно обычными были просьбы к священникам отслужить молебен, например, «трем божьим матушкам: скорбящей, казанской и боголюбовской». Более чем показательна в этом отношении «бабья молитва» женщин дер. Ерденево Касимовского уезда, записанная уже в 1923 г., с которой они обращались к богородице: «Матушка присвятая богородица гырацкая (городская – Касимовская), Пятцкая (с. Пет), Лымавская (с. Лом), Тамбовская, Казанская, Рязанская, Перьинская (с. Перво), Шоснинская (с. Шостье), Битьинская (с. Бетино) съединитесь, сыбиритись, утишитя все скорби и болезни»10. То обстоятельство, что из множественности богородиц естественным образом следовало и множественность рожденных ими богов, – идея, в принципе противоречащая самому христианскому единобожию, – совершенно не волновало набожных ерденеевских крестьянок, озабоченных тем, чтобы заручиться покровительством как можно большего числа небесных заступниц.

Помимо свидетельств древнерусской письменности и этнографических данных более позднего периода еще одним важным источником как по истории славянского язычества являются сообщения иностранных авторов. Однако и они страдают весьма существенным недостатком: описывая внешние формы богослужения или изображения идолов подчас гораздо подробнее, чем отечественные источники, иноземные наблюдатели зачастую совершенно не касаются внутренней сути наблюдаемых ими явлений. Вот, например, описание мусульманского путешественника ибн-Фадлана, лично видевшего в 922 г. обряды приплывавших на Волгу русских купцов: «И как только их корабли прибывают к этой пристани, тотчас выходит каждый из них [неся] с собою хлеб, мясо, лук, молоко и набиз (хмельной напиток. – М.С.), чтобы подойти к длинному воткнутому [в землю] бревну, у которого [имеется] лицо, похожее на лицо человека, а вокруг него маленькие изображения, а позади этих изображений длинные бревна, воткнутые в землю. Итак, он подходит к большому изображению и поклоняется ему, потом говорит ему: «О мой господь, я приехал из отдаленной страны, и со мной девушек столько-то и столько-то голов и соболей столько-то и столько-то шкур», – пока не назовет всего, что прибыло с ним из его товаров, – «и я пришел к тебе с этим даром», – потом [он] оставляет то, что имел с собой, перед [этим] бревном, – «итак, я желаю, чтобы ты пожаловал мне купца, имеющего многочисленные динары и дирхемы, чтобы он покупал у меня в соответствии с тем, что я пожелаю, и не прекословил бы мне ни в чем, что я говорю». Потом он уходит.