Богиня Дуня и другие невероятные истории
Шрифт:
И он продолжал размышлять всю весну, все лето, всю осень и всю зиму.
А когда наступила следующая весна и любовные микробы опять стали появляться в дождевых капельках, на зеленых листиках и в складках девичьих платьев, Федя Мойкнп пришел все-таки к решению, что он любит красавицу Катеньку, как еще никогда никого не любил, и что он должен пойти к ней и сказать ей об этом.
И он пошел к красавице Катеньке, он поднялся на четвертый этаж и, задыхаясь от робости, тревоги и надежды, уже собирался было нажать кнопку звонка, как вдруг дверь открылась и на пороге появилась Катенька. И как только Федя Мойкин увидел ее, так сразу же
Он понял это и чуть было не закричал от радости, но закричать не успел, потому что за спиной Катеньки увидел могучего парня, который, держа в руках закутанного в одеяло младенчика, сиял от гордости, как электрическая лампочка в двести ватт.
– Здравствуй, Федя, - сказала красавица Катеиька.
– Как давно ты не приходил, да и сейчас не вовремя. Вот мы нашего ребеночка понесли в консультацию. Если хочешь, подожди, мы вернемся и расскажем тебе, сколько он прибавил в весе.
И так как Федя Мойкин был парнем весьма рассудительным, и никогда не делал ничего необдуманного, и знал, что надо семь раз отмерить, прежде чем один раз отрезать, то и в этом случае он поразмышлял предварительно минуту или две, а потом сказал так тихо, что Катенька даже но расслышала:
– Я за кепкой, Катенька. Я забыл у вас свою кепку.
– И вдруг всхлипнул неожиданно и необдуманно и сказал еще тише: - Ну, да ничего, я и без кепки как-нибудь...
– и стал пятиться назад, вниз по лестнице, такой испуганный и несчастный, будто никогда в жизни ему не понадобится больше ни кепка, ни фуражка, ни шляпа, ни ушанка, ни берет, ни тюбетейка.
А ночью мы опять слышали, как стучит сердце Феди Мойкина.
"Тук-тук, - стучало оно тихо и робко, - почему ты веришь своему рассудку и своим глазам, своим учителям и своим книгам, и только мне ты не веришь, и боишься меня, и стыдишься, точно я дикий зверек, которого надо держать в клетке или на привязи? Тук-тук, - стучало оно, - тук-тук".
И мы, высунув головы из-под одеял, долго слушали в темноте, как стучит и жалуется маленькое обиженное сердце нашего товарища.
ВОЛШЕБНЫЕ
ТАПОЧКИ
Сеню Пташкина знает вся наша улица. Когда oн идет в кино, или на стадион, или на свидание, скромный, чуть смущенный и симпатичный, все парни и все девушки замедляют шаг и, кивая в его сторону, говорят:
– Вон идет знаменитый Сеня Пташкин, о котором писал сам академик Щеголь!
Он работал на обувной фабрике, в цехе тапочек, и был пареньком ничем не приметным: вперед никогда не совался, прочитанными книжками не хвастался; все шутят - и он шутит, все идут в баню - и он в баню, все влюбляются - и он влюбляется.
А между тем в своем цехе он пользовался большим уважением, потому что шил такие легкие, мягкие п во всех других отношениях замечательные тапочки, что не одна пара ног должна была бы благодарить его пару рук. Но ноги, как известно, безгласны.
Поэтому ничто не обещало Сене Пташкину славы.
И он неплохо обходился без славы, вполне удовлетворяясь тем, что зарабатывал прилично и каждый вечер ходил в кино, на стадион или на свидания с девушками.
Так бы Сеня Пташкин, наверно, и прожил без славы всю свою жизнь, если бы из разговоров с товарищами не узнал, что наш поэт и красавчик Витя Влюбченко надеется прославиться своими стихамп, умный Миша - критическими статьями, Никита Мудрейко - научными исследованиями, а Шурик Трифонов пляской вприсядку. И
И это его очень тревожило.
Однажды, уже поздно вечером, когда мы улеглись в постели и собирались погасить свет, он спросил, весьма озабоченный:
– Скажите, ребята, как вы думаете, может ли Человек прославиться своими тапочками?
Никита Мудрейко ничего не ответил, потому что уже спал. Витя Влюбченко ответил, что слава - это дым. А умный Миша, откинув одеяло, сел на кровати, надел на свой маленький носик очки и сказал так:
– Слава - это, безусловно, дым, а мечты о славе - явный пережиток капитализма. Но пока ты еще не вывел этого родимого пятнышка из своего сознания, я скажу тебе прямо, что прославиться тапочками нельзя, потому что тапочки - изделие анонимное.
– А не попробовать ли мне на тапочках писать свое имя?
– спросил Сеня Пташкин.
– Напрасно, - сказал умный Миша.
– Имя известного человека должно быть у всех на языке, но я никогда не слышал, чтобы имя известного человека было у всех на ногах. А если тебе так уж хочется прославиться, то я советую заняться искусством. Не можешь ли ты, скажем, рисовать?
– Смотря что, - ответил Сеня Пташкин.
– Ступню я рисовал много раз, потому что без нее подметки не выкроишь, но достаточно ли уметь нарисовать ступню, чтобы стать художником, в этом я не уверен.
– Почему же недостаточно?
– сказал умный Миша.
– Разве стулня состоит не из таких же тканей, как и другие части тела? И если ты уже сейчас можешь нарисовать ступню, то, когда поучишься, вполне сможешь нарисовать и всего человека.
Так что давай не теряй зря времени, иди завтра в дом культуры, запишись в кружок юных художников, и я совершенно уверен, что не пройдет и двух лет, как твоя картина появится на выставке и на нее обратит внимание сам академик Щеголь, который не так давно читал у нас лекцию об итальянском художнике Леонардо да Винчи и прославил его на всю нашу улицу.
И на следующий день Сеня Пташкин пошел в дом культуры кожевников и записался в кружок юных художников.
Кружком юных художников в этом доме культуры руководил один весьма известный художник, который сам умел писать очень хорошие картины, но совершенно не умел учить этому других.
– Мои дорогие юные друзья, - говорил он.
– Чтобы стать хорошим художником, наверное, в первую очередь необходимо иметь краски и кисти. Но если бы весь секрет был только в этом! Нет, друзья мои, я думаю, что, для того чтобы прославиться на столетия, надо иметь еще холст и подрамник!
Так он учил юных художников.
Сеня Пташкин купил себе краски и кисти, холст и подрамник, потерял всякий интерес к шитью тапочек, перестал ходить в кино, на стадион и на свидания с девушками и, каждый вечер приходя в дом культуры учиться рисовать, чувствовал, что он день ото дня творчески растет.
Сначала он умел рисовать только ступню человека, потом научился рисовать всю ногу, потом - обе ноги, а потом - и всего человека. Не прошло и двух лет, как он написал свою первую картину, которая называлась "Портрет". Взял он свою картину под мышку, сдвинул на белокурый затылок кепку и потел на выставку.