Богиня прайм-тайма
Шрифт:
– Евровидение.
Он посмотрел в бумаги, потом обернулся и что-то громко прокричал внутрь каморки, махнул рукой, засмеялся, сунул бумаги ей почти в лицо. Она отшатнулась и перехватила их унизительным быстрым подчиненным движением, а он повернулся и ушел.
Спина у нее была совершенно мокрой.
Ольга вернулась к “роверу”, возле которого курил Ники, и, не глядя друг на друга, они забрались в высокую машину и проехали железный задранный шлагбаум. Никто не давал себе труда ни поднимать, ни опускать его.
– Я больше не могу.
– Да ладно.
– Не могу я больше.
– Не можешь, – неожиданно жестко сказал оператор, – давай тогда первым рейсом в Душанбе, а оттуда в Москву! Снимешь сюжет про выставку собак, мне сюда перегонишь, я оценю.
– Я не умею снимать собак.
– Не умеешь, тогда снимай то, что снимаешь сейчас. “Не могу” скажешь, когда в Москву вернемся. Логично?
– Логично.
В корпункте Евровидения наблюдались оживление и бурная активность – и то, и другое было неотъемлемой частью данного корпункта, так сказать, его визитной карточкой и лицом.
Ольга понятия не имела, где и у кого станет искать здесь посылку. Попался знакомый журналист с TF-1, но он ничего не знал о посылке, слышал только, что вчера пришел конвой из Ходжа-Багаутдина, с ним кто-то приехал, а кто… ищите сами.
Ники из поисков моментально выключился – флиртовал с прибывшими француженками. То, что они только прилетели, было видно за версту – ухоженные гладкие лица, чистенькие джинсики, косыночки, шарфики, маникюр и общая радость жизни. По сравнению с ними Ольга моментально почувствовала себя грязной оборванной старухой. Все вместе они весело и не правильно говорили по-английски, ибо Ники по-французски вовсе не говорил, а она, всеми забытая и покинутая, двинулась дальше искать свою посылку.
Именно так она о себе и думала в данный момент – покинутая и забытая.
После нескольких бесцельных заходов в заполненные людьми тесные комнатенки с голыми стенами и неизменными циновками на серых глиняных полах посылка нашлась. Ее прислала какая-то неизвестная Валя из Парижа. Ольга понятия не имела, что это за Валя и откуда она взялась. К коробке прилагалось письмецо в длинном конверте, и Ольга села прямо на пол в людном коридоре, чтобы прочесть его как можно скорее.
Бумажка была хрусткая и беленькая, похожая на тех самых француженок, и еще добавила Ольге уныния.
“Оленька, – было набрано стандартным компьютерным шрифтом, – я узнала, что ты в Афганистане.
Мне сказал Рене Дижо, с которым ты в прошлом году летала в Пхеньян. Я очень за тебя волнуюсь. Робер улетает в Кабул, и я решила с ним отправить тебе небольшую посылку. Здесь все, что ты любишь, а на кассете наш последний выходной в Довиле, помнишь? Я не знаю, можно ли передавать через границу кассеты, но даже если она пропадет, не беда, у нас есть копия. Возвращайся скорее и немедленно позвони мне, как только появишься в Москве, я беспокоюсь о тебе. Валя Сержова. Сто лет не виделись!”
Ольга дочитала до того, что они так долго не виделись, и стала читать сначала. Дочитала и опять начала, Тут в коридор влетел Ники. Очевидно, у француженок обнаружились какие-то дела, сам бы он от них ни за что не отстал – Казанова чертов!..
Он пробежал глазами толпу, Ольгу не заметил и рванул было дальше, но вернулся – попятился, вытягивая шею, споткнулся, чуть не упал, толкнул толстого дядьку в оранжево-желтом одеянии буддийского монаха и пробормотал почему-то:
– Пардон, мадам.
– Какая я тебе мадам! – возмутился дядька по-русски. – Мадам!.. Осатанели все!
– Ты чего тут сидишь? – спросил Ники у Ольги.
– А где мне сидеть?
– Где посылка?
Ольга кивнула на белую коробку, и Ники моментально подхватил ее – должно быть, чтоб не сперли.
Посылка была довольно тяжелой.
– А что там есть? – Одной рукой Ники держал коробку, а другой пытался подковырнуть крышку, чтобы посмотреть. Вдруг там и вправду колбаса, или чай, или ветчина в большой розовой банке, или…
– Там кассета о нашем последнем дне в Довиле.
Ники перестал ковырять крышку и снизу вверх мотнул головой, спрашивая – ты о чем?
– О… каком дне в Довиле?..
– Последнем. Ты что, не слышал?
Ольга поднялась и отряхнула пыльные ладони о пыльные джинсы.
– Пошли, Ники.
– Дай почитать.
Он выхватил у нее письмо, пробежал глазами, сунул ей обратно и перехватил коробку.
– Ну и что тебя смущает? Письмо как письмо. Видишь, она в беспокойстве. Ребят нашла, чтобы они тебе ящичек передали. Слушай, а когда ты в Пхеньян летала?..
Пропустив вперед каких-то молодых мужиков в камуфляже, они выбрались во всегда запруженный народом двор Евровидения и зашагали к “роверу”.
– Ольга!
– А?..
– Что-то я забыл про Пхеньян.
Они остановились возле машины, и Ники поставил коробку на капот. Ольга посмотрела на него.
– Ники, я никогда не летала в Пхеньян. Я никогда не была в Довиле. Понятия не имею, что это за “последний день”. Чушь какая-то.
Ники почесал руку, а потом шею.
– Ну, черт его знает… Может, ты забыла просто…
– Ники, ты когда вернулся из Сердобска?
Он сверху глянул на нее и пожал необъятными плечами.
– Ну да. Ты не была в Пхеньяне, а я не был в Сердобске. Ты точно знаешь, и я точно знаю. Логично.
Она полезла в машину, а Ники затолкал посылку на заднее сиденье и плюхнулся рядом с Ольгой.
– Давай только сразу посмотрим, что там, – попросил он жалобно и запустил двигатель.
Ольга рассеянно кивнула.
Он сдал назад, дернул рычаг и стал осторожно выбираться из многолюдного двора.