Бои местного значения
Шрифт:
– Свои, Леонид Михайлович. Неужто вы меня такой дешевкой считаете?
– А! – комиссар только рукой махнул, но оружия в ней уже не было. – Что за дело у тебя вдруг образовалось, «десять лет спустя»?
– Оглянитесь сначала.
Заковский оглянулся, две или три секунды молчал, потом удивленно выругался:
– Ну ни хера себе! Нашлась пропажа.
– Ага, сама взяла и нашлась. Из чистого к нам с вами уважения.
Лихарев вкратце изложил комиссару только что согласованную с Шульгиным легенду. За двадцать минут Валентин смог убедить его
Эти и некоторые другие фразы карикатурно-зловещего Левы из «Хмурого утра» он с друзьями знал наизусть, в школьные годы цитировал в дело и не в дело.
Чем-то он их тогда привлекал, садист по версии Толстого, начальник махновской контрразведки. Возможно, как раз тем, что воплощал возможность третьего пути: «Не за белых, не за красных, за вольную волю».
Сознательными диссидентами-антисоветчиками юные «шестидесятники», разумеется, не были, но подсознательно, на грани инстинкта, Советская власть им не нравилась. Хотя бы эстетически.
Как ни старался великий писатель, выполняя «социальный заказ», сделать Левку как можно отвратительнее, что-то у него не получилось. А может, как раз и получилось. Кукиш в кармане той же власти.
А теперь этот самый Задов сидел прямо перед ним…
– И нужен нам ваш совет, товарищ комиссар первого ранга, – подчеркнул звание Заковского Валентин. – Сразу ехать к Сталину с товарищем наркомом, или все же сначала Ежова утопить?
– Есть шансы? – жадно спросил Заковский.
Для него это значило очень многое, точнее – все. Прежде всего – жизнь!
– Не было бы – о чем говорить? По крайней мере – они были два дня назад. – Валентин передал последний разговор Сталина с Ежовым и то, что сказал ему Сталин, когда выгнал своего недавнего фаворита из кабинета.
– Тогда… Тогда я бы сделал так, – и Заковский предложил практически то же самое, что планировал сам Лихарев. Только у него вдобавок были на руках убойные против Ежова козыри, и старые, и тщательно подобранные только что.
Но без согласия на участие в интриге Шульгина все их планы оставались так, неосязаемым чувствами звуком.
– Мысль, конечно, интересная, – вмешался до сих пор молчавший Сашка. – А ежели товарищ Сталин возьмет и передумает? Пожмет товарищу Ежову его мужественную руку, временно свободную от «карающего меча», и передаст нас с вами ему для принятия надлежащих мер. Исходя из «революционной целесообразности»?
Заковский даже крякнул, услышав этот тщательно выстроенный период. Вполне точно отражающий перепады настроения вождя.
– Вы думаете, Григорий Петрович, это будет так просто? – не поворачивая головы, спросил Лихарев, направляя свой «Гудзон» с Калужской площади на улицу Димитрова.
– Не думаю, но…
– А раз не думаете, так зачем себе голову забивать излишними вариантами? Скажите лучше, как с Леонидом Михайловичем быть? По-моему, не стоит ему сейчас домой возвращаться и на службу пока идти тоже не стоит.
– Почему вдруг? – снова напрягся Заковский. Подозрительность так въелась в его «плоть и кровь», что в словах Лихарева вновь померещилось привычное. Вначале вполне доброжелательный разговор, обсуждение дальнейших планов, бывало, что и новое назначение с повышением, а через час – арест. Прямо в известном кабинете или на лестнице, а то и за банкетным столом.
– А чтобы не рисковать без толку. Вы знаете, какой «материал» тот же Шадрин успел на вас дать? Может, за вами уже выехали. Мне, признаться, надоело каждый день из тюрем людей выручать.
– Так муровского Буданцева – это вы?..
– Кто же еще? Одним словом, поедем ко мне домой, отсидитесь до прояснения обстановки. А в наркомат позвоните, скажете, что… В общем, сами придумаете, что сказать.
Глава 36
У крыльца дома на Столешниковом Валентин остановил «Гудзон», вышел на тротуар, за ним, с другой стороны, грузно, барственно, хотя и мешала слишком низкая посадка спортивной машины, вылез Заковский. Последним выбрался из двухдверного автомобиля Шульгин, откинув спинку переднего сиденья.
Он не успел бросить в решетку водостока почти докуренную папиросу, как к нему резко свернул человек со следами былой интеллигентности в виде длинного ратинового пальто, нахлобученной на уши шляпы с обвислыми полями и выпуклых очков.
– Подождите, товарищ, позвольте прикурить.
Сунулся к огню хилым кривоватым «гвоздиком», по пять копеек за штуку у уличного разносчика, дрожащей с похмелья рукой придержал мундштук Сашкиной папиросы. И неуловимым движением что-то вложил ему в ладонь.
– Вставишь в ухо, – услышал Шульгин тихий, как звук опадающего осеннего листа, шепот.
Через секунду человек, жадно затягиваясь, слился с потоком утренних прохожих.
– Что вы там? – обернулся к нему с порога Лихарев.
– Да прикурить дал какому-то пропойце, – пожал плечами Шульгин, отбрасывая окурок. – На спички и то у людей денег нет.
В ванной комнате, щелкнув задвижкой, он наконец разжал руку. Хотя с первой секунды, даже не разглядев лица «курьера», не сомневался в смысле происшедшего.
Дошел его «SOS» через пространство и время, дошел все-таки! И, значит, теперь все будет хорошо.
На ладони лежало нечто вроде пластикового наперстка телесного цвета, диаметром в полсантиметра. Мягкое и теплое на ощупь.
Шульгин, как ему и было сказано, вложил его в слуховой проход. Отчего-то – в левый.
Штучка вошла легко, он тут же перестал ее чувствовать, а посмотрев в зеркало, убедился, что снаружи она совершенно незаметна.
И услышал знакомый голос, тихий, но отчетливый: