Бои местного значения
Шрифт:
«Нет, точно, какую-то крупную пакость плюгавому инквизитору приготовил приятель».
– Ты, Александр, давай-давай, не задумывайся слишком, – заметил секундную задержку верного секретаря Сталин.
«Сталинский нарком» внутренних дел Николай Иванович Ежов, только-только вошедший в полную силу – после успешного, произведшего огромное впечатление на друзей, врагов и колеблющихся разгрома всевозможных: левой, правой, военной, «объединенной» и даже не получивших специального названия, но все равно вредоносных оппозиций, считавший, что во всей советской стране есть только
Можно было бы подумать, что он даже не тратил времени на спуск лифтом с седьмого этажа лубянского дома к машине во дворе, а просто выпрыгнул в окно.
– Слушаю вас, товарищ Сталин… – почтительно произнес он после обычного доклада с прищелкиванием каблуками у самой двери. Замер, чуть подавшись вперед, прижимая локтем тонкую коричневую папку, чтобы по первому знаку рвануться к своему обычному месту за приставным столиком.
Сталин молчал долго, достаточно долго, чтобы кожаная папка с самыми актуальными документами успела взмокнуть в маленькой ладони наркома.
– Садитесь, Николай Иванович. Вернее – присаживайтесь, – позволил себе слегка пошутить Сталин. – Как у нас на данный момент обстоит дело с врагами народа? Всех разоблачили или пока не всех?
Через десяток минут, выслушав без особого внимания набиравший обороты и азарт монолог Ежова, он оборвал его движением руки:
– Пока достаточно. А что вы скажете насчет странного – я правильно выразился, странного происшествия с наркомом товарищем Шестаковым?
– О чем вы, товарищ Сталин? Я не в курсе.
– Не в курсе? В вашем ведомстве черт знает что творится, а вы не в курсе? Доложите товарищу Ежову суть дела, – повернулся он к Лихареву, – только покороче.
Выслушав сообщение Валентина, сделанное нарочито бесстрастным тоном, Ежов мгновенно позеленел. Выглядело это именно так. Обычная бледность выглядит более эстетично, а лицо Ежова приобрело оттенок, свойственный не каждому даже покойнику, причем еще и покрылось мелкой липкой испариной от края волос до воротника кителя.
– Нет, а что вы так вдруг испугались? – с мягкой, сочувственной улыбкой спросил его Сталин. – Мне кажется, ничего особенного не произошло. Плохо, конечно, что вас не поставили в известность, а по сути…
Если тот, кого мы называли товарищем Шестаковым, истинный враг народа, которого решили арестовать на вполне законных основаниях, то его поступок вполне естествен. Мы, большевики, в царское время тоже не считали зазорным сопротивляться жандармам, бежать от охранки, отстреливаться, если нужно.
Я сам пять раз бегал. И стрелял, да. Надеюсь – попадал. Так что тут ничего невероятного нет.
Но если товарищ Шестаков не враг? Если он честный человек, только это – слишком впечатлительный и… да, вот именно – гордый? Пришли какие-то люди, в небольших чинах, наверное, да еще и невежливые, грубые, предположим…
Что он мог подумать? Если он точно знает, что не является врагом? Значит, это на него враги покушаются! Мы разве зря разрешаем ответственным работникам оружие носить? Зачем? Чтобы они застрелиться могли или все-таки себя защитить от врагов и террористов? А зачем еще?
При этих словах Сталин вопросительно посмотрел не на Ежова, а на все так же бесстрастно сидевшего у края стола Лихарева.
Тот как-то неопределенно то ли кивнул, то ли пожал плечами, но видно было, что он, в общем-то, со Сталиным согласен.
Ежов видел, что разыгрывается какой-то спектакль, но его смысла уловить пока не мог. Хитер был Николай Иванович, но образование-то имел минимальное, а умных книжек не читал вообще.
Никаких, а не то чтобы Макиавелли там или, упаси Бог, Конфуция.
– Тем более что я не помню, были у нас серьезные претензии к товарищу Шестакову или их не было? Тогда почему его вздумали арестовывать? Без санкции Политбюро…
Сталин снова прошелся по глушащей шаги ковровой дорожке.
– Вы имели санкцию Политбюро, товарищ Ежов?
– Я получил, товарищ Сталин, поручение Председателя Совнаркома – пригласить наркома Шестакова на беседу…
– С помощью вооруженных чекистов? Интересная манера появилась среди товарищей членов правительства и ЦК, – очень натурально удивился Сталин. – Вы не могли просто снять трубку телефона, раз уж именно вам досталось такое поручение, и сказать: «Григорий Петрович, не могли бы вы зайти ко мне в свободное время? Мнениями нужно обменяться, понимаешь…»
– Товарищ Сталин, – Ежов совсем уже ничего не понимал и не чувствовал, кроме леденящего ужаса, – мне было предложено именно так пригласить, чтобы это выглядело как арест, а уж что потом… Обращаться с ним предполагалось вежливо и доставить не в камеру, а в специальное помещение, вполне комфортабельное… Товарищ Сталин, я же не мог, если Вячеслав Михайлович… Нарком Шестаков теперь в его номенклатуре.
– Теперь? А раньше в чьей был? – словно сам не зная, спросил Сталин.
– Как в чьей? Товарища Орджоникидзе…
– Ах, вот как у вас теперь… – Сталин выглядел человеком глубоко удивленным. Словно бы вот он уехал на год-другой в заграничную командировку, потом вернулся и с недоумением узнал, что без него соратники распоясались, установили какие-то свои правила, вообще творят что заблагорассудится, позабыв субординацию и ленинские принципы коллективного руководства.
– Одним словом, так, товарищ Ежов… – Вождь наконец добыл из трубки очередную порцию дыма. – Вы в ближайшее время найдите нам товарища Шестакова, а тогда и разберемся, что за недоразумение вышло. Только, пожалуйста, поскорее… Трех дней вам хватит?
Ежов судорожно сглотнул.
Ему очень хотелось сказать, что санкцию на арест Шестакова дал именно Сталин в присутствии Молотова, хотя и вслух не выраженную. Зато соратникам вполне понятную.
Во всех предыдущих случаях вопросов по поводу арестов и расстрелов помимо суда, через Особое совещание, не возникало, даже по поводу членов Политбюро. Если только Вождь не собирался вывести кого-то на открытый, показательный процесс, как нынешних.
И что трех дней, чтобы найти неизвестно куда сбежавшего наркома, судя по обстоятельствам его бегства, – настоящего врага, матерого и опытного, разумеется, не хватит.