Боль мне к лицу
Шрифт:
— Спасибо, одежда села идеально. Сам покупал?
— Жена, — стоя возле окна, спиной ко мне, отвечает он.
И тут же солнце меркнет, заходя за тучу, или мне просто кажется?.. Одежда делается неуютной и неудобной, и лишь силой воли я заставляю себя остаться на месте, чтобы не напялить обратно свое старье. Теперь понятно, почему на бюстгальтере ни кружева, ни узоров.
Почему-то наличие жены становится полной неожиданностью, хотя это — вполне логично. Ему явно за тридцать пять или около того, возраст, когда семья, скорее всего уже есть, рядом или отдельно, —
«Врешь». «Нам всегда такие нравились». «Ванечка же красавчик!».
Тот факт, что на снимках никого, похожего на жену, я не обнаружила, расстраивает еще больше. Ощущение, сродни тем, когда ребенку обещают сюрприз и дарят свитер вместо собаки.
Мы молча обедаем. Готовить мне не приходится, — кроме самых обыкновенных продуктов в пакете оказываются два салата, котлеты и картофель в пластиковых баночках. Даже простая еда кажется чудесной, я смакую каждый кусочек, пользуясь приборами и неторопливо жуя. Обмакиваю дольки картошки по-деревенски в соус, испытывая ни с чем не сравнимое гастрономическое блаженство.
После чая, усаживаясь на подоконник с открытым окном, Иван затягивается и начинает:
— На протяжении последних пяти лет в нашей и соседних областях находят трупы. Сначала мы не объединяли их в серию, но в последнее время случаи участились. Мне нужен этот маньяк, — желваки Вани ходят по лицу. — Что тебе необходимо для того, чтобы приступить к делу? Материалы? Место преступления?
«Еще одна, — шепчет четвертый, — скоро будет еще одна. А он недоговаривает, скрывает».
«Конечно, скрывает, — мысленно отвечаю я. — Мы же психи»
«Сама ты псих!». «Пусть на себя посмотрит». «Да вам обоим лечиться надо!».
Я затыкаю голоса и понимаю, что все это время Иван ждет ответа, а я разговариваю сама с собой.
— К сожалению, я не знаю, что может мне помочь. Про жертвы могу сказать — скоро будет еще одна.
— Когда? — тут же спохватывается он, но я пожимаю плечами. Мне нечего ответить, и Иван чертыхается, ударяя ладонью по подоконнику. — Ладно, я привезу тебе пару фотографий, может, личные вещи?
— Я не экстрасенс, — упрямо повторяю. — Мне не нужны чужие тряпки, я не понимаю, как это работает.
Мы молчим, глядя друг на друга. Тяжело объяснить необъяснимое, видеть разочарование в глазах — еще больнее; думать, что на мне белье, которое выбирала его супруга, невыносимо. Он снова курит, я пристраиваюсь рядом, правда, не на подоконнике, а прижавшись к холодной батарее, в паре сантиметров от его тела. И ругаю, ругаю, ругаю себя за то, что мне нравится начальник уголовного розыска (Города? Области? Как там они делятся?), с этими его разноцветными глазами, руками со сбитыми от драк костяшками, волосами с проседью, бородой с рыжими вкраплениями. И пахнет от него мужчиной, а не больницей, и выглядит Ваня так, что коленки дрожат, и хочется ловить на себе его заинтересованные взгляды, а не исходящую
Две подряд выкуриваем молча, потом он спрыгивает с подоконника, закрывая окно.
— Я могу выходить из дома?
— Теоритически — да. Но лучше не стоит, поэтому ключи не оставляю, — я провожаю его в коридор, разговаривая со спиной. Снова трель мобильного, на который мужчина отвечает уже за дверью, быстро спускаясь по лестнице вниз, перепрыгивая через ступеньку. Бросаюсь к окошку, наблюдая, как он залетает в свой джип, и жду, что Иван поднимет голову посмотреть на меня, но этого не происходит.
До темноты я слоняюсь по квартире без дела, застывая возле холодильника. Самая простая задача — приготовить себе ужин — заставляет теряться. Дома чаще всего готовкой занимается мама, иногда — отец. Мне доверяют нарезать салат, заварить чай, убрать со стола, помыть тарелки.
Вытащив все продукты на стол, я долго разглядываю их, будто вижу впервые. Спустя полчаса все же справляюсь с первым, самостоятельным за последние несколько лет, блюдом — яичницей с колбасой и помидорами. Иван застает меня за мытьем посуды, на этот раз у него в руках папка, судя по всему, — документы дела. Не испытывая ни малейшего желания видеть, что произошло с жертвами, вытираю руки об полотенце и сажусь на диван.
— У нас на него нет ничего. Собранные с мест преступления следы, потожировые выделения, жвачки, окурки — ни одного общего знаменателя. Спермы, слюней, частиц кожи под ногтями жертв — нет. Никаких математических последовательностей в датах, чисел Фибоначчи и прочего. Ни одного свидетеля, видео с камер наблюдения, проезжавших в тех местах машин, следов протектора, — ничего. Общее в жертвах — особая жестокость и отсутствие следов. Есть среди них и женщины, и мужчины.
— Разве такое бывает? Пять лет, сколько на его счету?.. И ни одного косяка.
— По официальным данным, в серии больше пятнадцати. По факту, перевалило за сорок.
Он продолжает свой рассказ, а я листаю материалы дела, стараясь не задерживаться на снимках, прочитывая тексты по диагонали. Папка невероятно толстая, но я понимаю, что здесь нет даже и десятой доли того, что собиралось за эти годы. Неуловимый убийца, движимый собственной логикой или одержимой навязчивой идеей, в поступках которого невозможно разглядеть систему. Но она есть, есть, только нащупать ее не так-то просто. Возможно, Ваня верит, что раз и у меня не все дома, то я на шаг ближе к мыслям садиста, чем он, но все совсем не так.
В голове тихо и пусто, словно все вымерли. Кажется, им тоже страшно от такой жестокости, как и мне. Сложно поверить, что я второй раз оказываюсь вовлеченной в дело, связанное с серийным убийцей. А если вспомнить, что тогда мне пришлось повстречаться с ним… То тут я даже думать не хочу о подобном исходе. Иван надолго не задерживается, уезжая к семье — толку от меня все равно мало. Я с облегчением впихиваю в его руки черную папку, перетягивая ее резинкой, пряча от себя хранящиеся внутри кошмары и людские трагедии.