Боль
Шрифт:
Глава 2
1960 год.
Ничто хорошее не длится вечно, а плохое может идти бок о бок с человеком всю жизнь. Вот бы знать – почему? А может человек сам и решает, какой дорогой ему идти от начала и до конца?
Мать Захара, Наталья, красавица с длинными вьющимися волосами цвета ночи и такими же цветом широко распахнутыми глазами, девушка миниатюрного роста и очень привлекательной фигурой, навсегда ушла вместе с весёлым летом, оставив после себя печаль осени. А какая в семье царила идиллия, когда эта фея была живой! Её муж, отец Захара Василий, тридцати семилетний тракторист совхоза «Колос», горячо любил их обоих. Завсегда со смены бежал домой, бросая своих товарищей, заходящих после работы в пивнушку, что всегда работала через стенку с совхозной столовой. Приходил домой и радовался, что около палисадника его встречает красавица жена и уже, почти повзрослевший сын.
Захару тогда подходил шестнадцатый год. Всё о чём только мечтать в то время парень его возраста, было у Захара, даже мотовелосипед Рига-1 зелёного цвета и своя комната, так называемая «детская» с собственным телевизором марки «Рубин». Время было великолепное и ничего не предвещало беды до одного вечера, когда Наталье стало внезапно плохо. Её колотило от озноба, а область поясницы разрывала адская боль, от чего женщина, поначалу сдерживалась и не подавала вида, но потом стала кричать, падая на колени. Однажды ночью всё же вызвали скорую помощь, когда Наталья целый час не приходила в себя. Дня через два доктора оповестил Василия о том, что у Наташи неизлечимая почечная болезнь. Недели через три мать Захара умерла.
Месяц тишины. Не заканчивающейся и вязкой как бескрайнее болото. Общались только взглядом и мимикой, лишь изредка обменивались небольшими предложениями о школе и предстоящем дне. Иногда тишину разрывал звон разбитой тарелки, которую Василий остервенело, швырял о стенку, когда её, третью, ставил на стол перед ужином. Захар забегал на кухню, а отец встречал его виноватой короткой улыбкой:
– Тарелку разбил…
– Опять? – собирая осколки в который раз, спрашивал Захар.
–… Опять, – хмурился Василий, пока сын спиной к нему ползал по кухне.
Собирая осколки, Захар видал под столом пустые бутылки из-под водки. Видал, но молчал. Он знал, когда взрослым плохо, они пьют водку и тогда им становится хорошо. У Димки-одноклассника даже мать водку пила, когда мужа схоронила, но вот что-то ей хорошо всё не становилось, раз пила она её уже лет пятнадцать. Наверно водка была не от этого.
Однажды, когда Захар вернулся домой со школы, его позвал на кухню отец. Там, за накрытым столом, сидела женщина, с сигаретой в левой руке и скромно улыбаясь Захару, осторожно кивнула. Захар и раньше видел эту женщину у отца на работе. Та кажется, была дояркой или просто ухаживала за скотиной, парень уже не помнил. Среди подъеденных салатов и вскрытых консервов, стояла открытая бутылка водки. При виде сына, отец привстал и как юноша, что привёл домой девушку, несколько раз указал рукой в сторону курящей женщины и не решительно произнёс:
– Вот, сынок. Это Зинаида. Зинаида Климовна. Вот так, сынок
В тот момент Василий распознал мысли сына, и когда женщина ушла, они вышли с ним на крыльцо. Отец не курил, как впрочем, и не пил уже лет десять, но Захар уже стал привыкать к тому, что отец, хоть и, поглядывая на сына, но всё же подкуривает сигарету. Они долго молчали и просто смотрели в пустоту. И тогда Василий начал первым:
– Тебе никто и никогда не заменит мать. И семья это не только обнимания и поцелуи на ночь. Семья это ещё и финансовое положение. И один я не вывезу. Через год тебе уже куда-то надо поступать… Да даже и не в этом дело. Даже простейшее «варить», нам и то некогда с тобой. Дом скоро превратиться в комок грязи… А здесь… Здесь хоть какая-то помощь будет… А мамку тебе никто не заменит.
Захар понял план отца, как только зашёл домой. Да, действительно, никто и не требует называть Зинку матерью, да и жить она возможно у них и не будет. В дом они зашли, обнявшись как друзья, совершившие хорошую сделку.
***
Прежде чем залить пожар ночного кошмара, заметно подсушившего всё внутри, Николаю пришлось выпить три стакана холодной воды. Ближе к обеду пришла тётя Вера и сразу спросила у Николая, что это у него за синяки на обоих предплечьях. Сиреневые пятна расплывчатой кляксой выглядывали из-под краёв безрукавки парня, и он инстинктивно, словно приличный школьник, получивший тумаков от сверстников, закрыл их ладонями. Он и сам уже с самого утра заметил эти синяки и, не вспомнив причину их возникновения, пожал плечами:
– Я с утра на полу проснулся… Упал видимо, – виновато произнёс Николай, садясь за стол. Тётя Вера уже поставила на него дымящуюся кастрюлю с супом и выкладывая его в глубокую тарелку, покачала головой:
– Осторожней надо быть, – с материнской интонацией произнесла соседка, смотря на Николая с таким лицом, будто решала сложнейшее математическое уравнение. – Сам упал, говоришь?
– Сам, – Николай даже обернулся, словно в комнате был ещё кто-то, кто мог скинуть его с кровати.
– Ага, – протянула тётя Вера, решив уравнение. – Ну ладно… Вечерком принесу тебе твоих любимых пирожков с морковью… Кстати, дядю Гену ведь знаешь, слесаря?
Не знать дядю Гену-слесаря мог разве что залетевший в город марсианин. И знали его не из-за того, что он один единственный обслуживал почти двести квартир, но ещё и за то, что он делал это, мягко говоря, в нетрезвом состоянии и когда у него получалось всё-таки наладить то, за что он брался, некоторые просто начинали аплодировать.
– Знаю – произнёс Николай, наверное, не удивив тётю Веру
– Ему сегодня собутыльники ночью голову отрубили… топором…
Образ твари в тельняшке тут же всплыл в голове Николая, как кадр из ужасного фильма, который он смотрел ночью. Запах водки из огромной пасти, отсутствие головы и кладбище… А ещё голос матери, оповещающий Николая о приходе «боли». Совпадение?..
Покормив Николая, тётя Вера снова ушла на работу. Парень взял стульчик с комнаты и, перенеся его на балкон, сел, положив руки на край балкона. Внизу, у дома напротив,
Радуясь очередному летнему дню, кружилась над окнами стая озорных воробьёв. Догоняя друг друга, они громко чирикали, играючи клевали друг друга, круто разворачивались и уносились в противоположную сторону. Уж точно, видимо, играли в догонялки. Следя за воробьями, взгляд Николая неожиданно упал на одно из окон десятиэтажного дома, напротив.
Вдоль стены ползло что-то круглое и волосатое. Николай даже привстал со стула и прищурившись, стал всматриваться в существо. Волосатый комок медленно полз кверху, оставляя за собой бардовый след, как улитка оставляет за собой след слизи, когда ползёт по какой-то поверхности.
«Мяч» – так назвал для себя Николай ползучее существо – плавно поднимался всё выше и выше, останавливаясь на мгновенье почти на каждом этаже, словно заглядывал в окно, в поисках чего-то. Потом снова, отдохнув, продолжал ползти вверх, и Николай вдруг почувствовал, что слышит, как движется этот «Мяч».