Болезнь
Шрифт:
Ох, опять заговорился!
Я, кажется, уже сказал, что ответил ему: мол, болезнь несерьезная, приду утром. И что ты думаешь? Обрубленный Язык так разволновался, что совсем потерял дар речи, только топал ногами, шевелил бровями и отчаянно жестикулировал. Мне стало его жаль: заике куда хуже, чем немому. Тот хоть умеет объясняться с помощью рук и живет в свое удовольствие, – никто не заставляет его говорить. Заике даже хуже, чем тяжелобольному.
У лавочника был такой скорбный вид, что сердце мое смягчилось.
– Где же найдешь паланкин в глухую полночь?
– Есть, есть, есть! – радостно выпалил он, указывая на улицу.
Теперь
Да, значит, несли меня в паланкине. Вскоре мы добрались до дома лавочника. Никто не спал, все с заплаканными, опухшими глазами суетились вокруг больного. Пичкали его то трепанговым супом, то ореховым отваром, то кашей из семян лотоса. Но старик ничего не принимал. Он весь горел. Пульс был неровным. Выяснилось, что уже четыре дня у него нет стула и моча красного цвета. Спрашиваю: не перегрелся ли, не продуло ли его, – отвечают, нет. Может быть, съел что-нибудь несвежее? Говорят: «В первый день, как заболел, дали ему немного жареного мяса». Не было ли кашля, мокроты? «Поначалу были. Что у него за болезнь, доктор?»
Что за болезнь? Одному Небу известно! Как я могу определить? Если не было ни охлаждения, ни перегрева, и больной не съел ничего несвежего, разве узнаешь, что у него за хворь! Помедлив, я снова пощупал пульс и погрузился в размышления. Потом произнес несколько заученных фраз:
«Левый пульс – темное начало, правый пульс – светлое начало. Темное начало в легких, светлое – в желудке; если темное и светлое начала не гармонируют – образуется огонь, а огонь порождает жар. Из пяти элементов – металла, дерева, воды, огня, земли – у больного не хватает огня и воды, потому что годами он стар и дух его слаб. Левый пульс особенно силен, жар из легких поднялся вверх, и недостаток воды мешает справиться с ним. В этом причина болезни. Надо избавиться от мокроты, очистить легкие. Тогда вода одолеет огонь, он отступит, жар спадет, и больной и без лекарств поправится».
И все же я прописал тринадцать лекарств, не забыв мандариновый черенок, женьшень, цветы белой хризантемы, тальк. Я уже говорил, что действовал наобум. У меня ведь не было настоящих знаний. Но мне верили, называли волшебным доктором.
– А болезнь не опасна? – приставали ко мне родные.
– Нет, не опасна!
Все врачи отвечают так, пусть даже больной находится при последнем издыхании. Люди понимают, что мы говорим это для их успокоения, и, если больной умирает, не удивляются. Когда же больной поправляется, мы самодовольно замечаем: «Я же говорил, что болезнь не опасна!» А они с величайшей признательностью отвечают: «Наше счастье, что встретился такой искусный доктор».
– Давно у пего жар? – продолжал я
– Два дня.
Я тотчас же воспользовался этой лазейкой и раздраженно спросил:
– Почему меня сразу не пригласили?
Эти слова обеспечивали путь к отступлению. Если больной умер, мы обычно упрекаем родных за то, что нас вовремя не позвали. В этом случае ответственность падает на них, а мы умываем руки. Другое дело, если больной поправился. Ведь это доказывает, насколько глубоки познания врача! В таких случаях мы говорим: «Считайте, что вам повезло. Еще несколько часов – и ничего нельзя было бы сделать». Не обязательно упоминать о собственных заслугах, родственники все равно будут с благодарностью твердить: «Какое счастье, что доктор такой опытный!»
Итак, я сделал назначения и в том же паланкине поехал домой. Нечего и говорить, что уплатили мне вдвое больше обычного. А-старший вышел проводить меня и довольно долго плелся за паланкином, а потом, низко поклонившись, вернулся домой. Я сочувствовал этому человеку: редко встретишь таких добряков – ведь отец его в преклонном возрасте, от пего, право же, толку никакого. Я видел много больных стариков, но ни один из сыновей не волновался так, как А-старший. Некоторые даже тайком молились, чтобы отец поскорее умер! Какой сын может сравниться с А-старшим! Плохо только, что он заикается, особенно при сильном волнении. Н-н-не знаю, п-п-почему… Я, кажется, уже сам стал заикаться. Хотел сказать, что не знаю, почему хорошие люди, как правило, имеют физические недостатки или умирают преждевременно, а у дурных людей от рождения и язык бойкий, и здоровье отменное. Если сомневаешься, могу привести пример. Не беспокойся, я не слишком отвлекусь от рассказа. Хочу ввести в него еще одно действующее лицо. Тоже не выдуманное. Желаешь знать, что это за человек? Не торопись, дойду и до него. А пока слушай!
В ту же ночь отец А-старшего принял мое лекарство, но ему стало хуже. На следующий день за мной снова приходили в десять утра и в пять вечера.
«Проклятие, – думал я. – Разве есть на свете лекарства, которые сразу вылечивают!» Я уже говорил, что писал рецепты наобум, и вполне понятно, мне не хотелось снова идти к старику, но я не устоял перед бесконечными слезными просьбами А-старшего. Ох, и натерпелся же я страху! У ворот А-старшего стояли два паланкина. Один – больничный, обтянутый белой материей, с красным крестом.
Ну и дела! Значит, вызвали врача европейской медицины – мне уже не доверяют. Но это бы еще полбеды; гораздо хуже, если новый врач скажет, что у старика огонь в желудке, а не в легких, как считаю я, правда, легкие и желудок рядом. Еще хуже, если он признает огонь в кишках или почках.
Пока я размышлял, как поступить, носильщики опустили мой паланкин.
– Кажется, пригласили врача европейской медицины? Тогда мне здесь делать нечего, – обратился я к А-старшему, не желая выходить из паланкина.
Тут я почувствовал, что краснею, но сразу же взял себя в руки: ведь я немало повидал на своем веку, умею собой владеть.
– Н-н-н-не обращайте на него внимания, я не верю европейской медицине! Мерзавец! – Он побагровел и сердито топнул ногой.
Я хотел его еще кое о чем спросить, но он так заикался, что на ответ понадобился бы целый час. Из ворот то и дело выходили люди, и, чтобы не вызвать подозрений, я вынужден был поступиться самолюбием и войти в дом. В наше время нужно уметь поступаться самолюбием, иначе не проживешь! Уж поверь мне!