Больница Преображения
Шрифт:
– Иногда.
– Фу! А еще злишься, что она идет к Ригеру? Amor fulminans progrediens in stadio valde periculoso [любовный приступ в крайне опасной стадии (лат.)]. Диагноз железный. Тут не до профилактики, лечить пора.
Сташек мрачно посмотрел на друга.
– Брось валять дурака.
Стефана вдруг осенило, что стоило бы ему только захотеть, у него с Носилевской все вышло бы в два счета, и он попытался прикрыть смущение улыбкой.
– Не сердись. Приглашу ее завтра, а еще лучше - после операции. Голова ничем другим забита не будет.
– Не понимаю, при чем тут твоя голова?
–
– Стефан рассмеялся.
– Брому тебе дать?
– Спасибо, у меня свой есть.
Сташек разглядывал книги на полке; перелистал "Волшебную гору", но отложил, решившись в конце концов остановиться на "Зеленой пантере".
– Это детектив, к тому же кошмарный, - предостерег Стефан.
– Тем лучше, как раз под настроение.
Сташек собрался уходить. Стефану стало его безумно жалко.
– Послушай, - неожиданно спросил он, - тебе хотелось бы, чтобы она тебя обманула или чтобы с ней случилось что-нибудь скверное?
– Во-первых, она не может обмануть меня, так как нас с ней ничего не связывает, а во-вторых, что это за альтернатива такая?
– Просто психологический тест. Отвечай.
Кшечотек набычился и выбежал из комнаты, громко хлопнув дверью. Стефан, не раздеваясь, повалился на приготовленную уже постель. Он только сейчас сообразил, что все это время злился на Сташека за то, что не смог рассказать ему об инженере. Вскочил, подсел к книжной полке и принялся листать учебник по нейрохирургии. А может, Каутерс все делает правильно? Но это не укладывалось в голове. В учебнике ничего определенного он не нашел. Марлевая занавеска в распахнутом настежь окне едва заметно шевелилась. Кто-то постучал в дверь.
Это был Каутерс.
– Коллега, прошу срочно в операционную!
– Что, что?
– Стефан вскочил, но хирург уже исчез.
Шурша полами незастегнутого халата, он скрылся в темном коридоре. Стефан, радостно возбужденный, бросился вниз по лестнице, даже позабыв потушить свет.
Ночь была влажной и теплой. Ветер приносил крепкий дразнящий запах цветущих хлебов. Сокращая путь, Стефан двинул прямо" по траве - ботинки тут же покрылись сверкающими капельками росы - и по железной лестнице взбежал на второй этаж, в операционную. За матовым стеклом маячила белая фигура.
Первоначально операционная предназначалась для малой хирургии, скажем, чтобы вскрывать нарывы и ради этого не возить больных в город. Но оборудовали ее как бы "на вырост". Каутерс этим и воспользовался. Универсальный стол годился для любой операции; кроме того, здесь были: баллон с кислородом, электрическая костная дрель, подвешенная на стене, и диатермический аппарат, похожий на радиоприемник. Небольшой коридор без дверей, выложенный, как и остальные помещения, мелкими кафельными плитками лимонного цвета, вел в другую комнату, где на обитых жестью столах расположились рядами банки с химикалиями, лежали кучками резиновые трубки и под стеклянным колпаком - белье. В двух широких шкафах на дырчатых подносах были аккуратно разложены инструменты. Даже когда в операционной не горели лампы, в этом углу неизменно что-то слабо поблескивало, искрилось на острых кончиках скальпелей, крючков, пинцетов. На отдельном столике стояли плоские сосуды с раствором Люголя, в которых отмокали клубки кетгута, приобретая изумрудный оттенок, а чуть выше, на полочке, белели шеренги стеклянных трубок с белыми шелковыми нитками.
Сестра Гонзага подкатила столик для инструментов к наклонному, на трех толстых ногах операционному столу и теперь пододвигала к нему большие никелированные стерилизаторы на высоких ножках - они чем-то напоминали ульи. Стефан, растерявшись, беспомощно озирался по сторонам. Ему казалось унизительным спросить у сестры, кого будут оперировать. Поскольку Гонзага принялась намываться, он набросил на себя длинный резиновый фартук, пустил мощно загудевшую струю себе на руки и стал их намыливать. Вода шумела, маленькие капельки бесконечной чередой бежали по зеркалу, прочерчивая белую мглу на его поверхности поблескивавшими ртутью полосками. Белые хлопья пены широким ободом ложились на дно пышущей паром раковины.
Неожиданно рядом прогремел голос Каутерса:
– Ну, помедленнее, помедленнее, - говорил он, затем послышалось сиплое дыхание, словно кто-то нес что-то тяжелое.
В вертящихся дверях показалась покрасневшая лысина старшего санитара, который, закинув неподвижную тушу Рабевского себе на спину, втаскивал его в операционную. Санитар с шумом сбросил инженера на стол, а Каутерс, всовывая ноги в белые резиновые тапочки, спросил сестру:
– Второй и третий комплекты есть?
– Да, господин доктор.
Завязав на шее тесемки фартука, хирург ногой надавил на педаль, пуская воду, и стал привычно мыть руки.
– А шприцы есть?
– Да, господин доктор.
– Иглы надо заточить.
Все это он говорил машинально, казалось не ожидая ответа. Ни разу не взглянул на стол. Юзеф раздел Рабевского, уложил его навзничь и привязал руки и ноги белыми лентами к ручкам-скобам, после чего принялся бритвой скоблить ему голову. Стефан не мог вынести этого тупого скрежета.
– Юзеф, ради Бога, да намыльте же!
Юзеф что-то пробурчал в ответ - в присутствии Каутерса он никого больше не слушал, - но все-таки решил смочить голову больного; тот был без сознания, только изредка и еле слышно хрипел. Собрав горсть седых клочьев, санитар привязал к бедру Рабевского большую пластину анода и отступил в сторону. Сестра Гонзага закончила мыться третьей щеткой, швырнула ее в мешок и с поднятыми руками подошла к стерилизаторам. Юзеф помог ей водрузить на лицо желтоватую маску, потом надеть халат, наконец, натянуть тонкие нитяные перчатки. Подойдя к высокому столику с инструментами, на котором стояли три обернутых салфетками подноса - так их и вытащили из автоклава, - она открыла корнцанг и стала орудовать этими блестящими стальными щипцами, раскладывая инструменты в соответствии с их назначением и очередностью, в которой они могут понадобиться.
Стефан и Каутерс кончили намываться одновременно. Тшинецкий подождал, пока хирург оботрет руки спиртом, затем и сам направил тоненькую его струйку себе на пальцы. Стряхивая обжигающие капельки, он озабоченно разглядывал руки.
– У меня заусенец, - сердито буркнул он, прикоснувшись к хвостику припухшей кожи над ногтем.
Каутерс натягивал резиновые перчатки, дело подвигалось трудно; он насыпал в них талька, но руки были влажные.
– Ничего страшного. У него наверняка нет ПП [сокращение от "прогрессивного паралича"].