Больно не будет
Шрифт:
Озеро, как и в первый раз, открылось перед ними внезапно и пряно. Опрокинутый в чрево земли бездонный черный колодец, ограненный скалистыми берегами. Но были и перемены. По зеркальной глади, оторвавшись от берега, скользил игрушечный плотик, а на нем два черноголовых мальчугана лет по десяти. Один, в длинной фиолетовой рубахе, ловко управлялся с шестом. «Эх-уа!» — вопил он, погружая шест в воду и отталкиваясь, а его приятель, изображавший капитана, свирепо визжал: «Право руля! Пра-аво-о!»
— Очаровательно! — воскликнула Кира, смеясь. — Ах, маленькие разбойники, ведь они сейчас
Они перевернулись сразу, как только она это им предрекла. Мальчик ткнул шестом на глубину, не достал дна, неловко наклонился и рухнул в воду. Плотик встал дыбом, второй мальчик плавно соскользнул и скрылся в темной глубине, тут же вынырнул, отчаянно крича, заколотил по воде руками. Он явно не умел плавать. Все произошло так стремительно, что Кременцов и Кира замерли в оцепенении.
— Что же это?! — тоскливо сказал Тимофей Олегович.
Кира уже мчалась вниз по склону; ловко перепрыгивая с выступа на выступ, обгоняя ее, подвывая, скатился на берег Тубик. Не мешкая ни секунды, она ступила в воду и поплыла. Вода охватила ее упругим холодом, сдавила в тиски. Она хорошо плавала и не сомневалась, что легко вытащит негодников на берег, только бы тот, бултыхающийся, орущий, немного продержался. Она подумала, что обязательно навешает обоим шлепков и подзатыльников, они на всю жизнь запомнят этот урок.
Через минуту она была рядом, увидела перед собой перекошенное страхом личико, мальчик ухватился за край плотика, кляцал зубами.
— Нико, Нико! — звал он.
Кира нырнула, открыла глаза — ничего не видно, антрацитовая темень и лед. Она кружилась на том месте, где мальчуган в последний раз всплывал, широко разводила руками, постепенно погружаясь, наконец зацепилась пальцами за живое. Покрепче захватила в горсть, потянула наверх. Вырвала из мрачной мути обмякшее, худенькое тельце, поволокла к плотику. Еще немного, чуть-чуть — ой, беда! Напружинясь, подняла мальчишку на руки, взвалила на плотик. Крикнула тому, второму:
— А ну и ты залезай, озорник!
Придерживала плот за край, пока тот вскарабкался. Он все кляцал зубами и тихонько, по-старушечьи постанывал. Кира выпрямилась в воде, осторожно толкнула плотик к берегу, придала ему ускорение. Ничего страшного, только бы мальчишку успеть откачать. До берега метров десять.
И тут в ее тело, поднимаясь от бедер, вошла железная спираль судороги. Свет дня со звоном перекувырнулся и померк. Почувствовала, как мгновенно онемели руки. Голова закружилась, как перед обмороком в квартире Кременцова. «Неужели?!» — подумала она, ложась на спину и пытаясь держатся на плаву. Солнце глянуло ей в глаза алым краешком из-за тучи. «Как просто! Как хорошо! — подумала она. Все чудовищнее раскручивалась в мозгу предобморочная карусель, нет воли ее остановить. — Надо посмотреть, как там дети!» С трудом перевалилась на бок — плотик отплыл уже порядочно, не достать рукой. Последнее, что она увидела наяву, была нахмуренная, озабоченная, лохматая морда Тубика, плывущего к ней, и сумеречная, растопыренная, огромная фигура Кременцова, бредущего, показалось ей, по небу.
Тимофей Олегович опустился на колени в мелкую воду и дико, клокочуще зарыдал.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Не прошло и двух дней, как наступило затоваривание. Новохатов, наловчившись, шлепал котят и кинозвезд со сверхъестественной скоростью.
— Ты будто для этой работы родился, — благосклонно пошутил Витька Долматов. Но, пошутив, призадумался. Призадумавшись, изрек: — Теперь чего, Григорий. В командировку я не раньше чем через месяц поеду. Придется часть товара сбыть на месте. Да и в деньжатах ощутима малая нужда.
— Где это на месте?
— С утречка завтра на Даниловский рынок мотанем.
Вечером Новохатов радостно сообщил Шурочке, что назавтра едет торговать на Даниловский рынок. Он принес ей в подарок образчик продукции — двух смеющихся котят. Шурочке котята понравились, она сказала, что они похожи на диснеевских гномиков, и посоветовала брать не меньше пяти рублей за штуку.
— Цены зависят от спроса, я полагаю, — глубокомысленно заметил Новохатов. Они пили чай на кухне.
— На такую красотищу спрос должен быть бешеный, — предположила Шурочка. Она одобряла все, чем занимался Новохатов, и вовсе была лишена предрассудков. Впервые Новохатову пришла в голову мысль, что ему будет, пожалуй, ее недоставать, когда она уедет.
— Интересно, как бы отнеслась к этому промыслу Кира? — сказал, Новохатов задумчиво.
— Гришенька, если тебе нужны деньги, ты можешь взять пока у меня.
— Ты мне лучше кепку купи.
— Какую кепку?
— Обыкновенную. Скоро дожди начнутся, а у меня нечем голову прикрыть. Старая вся пообтрепалась.
— Хорошо, родной, завтра же куплю тебе красивую замшевую кепку. Я видела такую недавно в магазине. У тебя какой размер?
— Раньше был пятьдесят девятый. Но последнее время, я замечаю, башка немного усохла. Надо мерить. Бери, чтобы не ошибиться, пятьдесят шестой.
— Ты шутишь и улыбаешься. Это хороший знак.
— Я сам чувствую, что хороший.
В начале седьмого утра Долматов за ним зашел и даже кофе не дал выпить. Оказывается, на рынок надо было являться спозаранку. Уже одетый, Новохатов заглянул в комнату. Шурочка из постели помахала ему сонной рукой.
— Запомни, милый! Не дешевле пятирика!
— Кто это там у тебя? — полюбопытствовал на улице Долматов.
— Сожительница.
— А-а. Не боишься ее в квартире одну оставлять?
— Почему?
— Ну как же. У меня приятеля вот так обчистили под нуль. Тоже привел к себе и оставил-то на полчасика, за пивом смотался. Вернулся — ни телевизора нет, ни стенки польской, ни шмоток. Даже перину с собой прихватила, во какая попалась. Вещичек, конечно, не жалко, это дело наживное, но у него своя баба в отпуске была. Приехала — квартира голая. Конечно, сильно переживала. А потом он еще два месяца у венеролога лечился. Но это еще не все. Он, приятель мой, на почве нервного потрясения запил горькую. По пьянке попал под машину, обе ноги ему отдавило и печенку сплющило. Теперь он инвалид первой группы. Это я тебе, Гриня, в предостережение говорю. Ты парень доверчивый, глупый, вроде как я был в молодости, тем более холостой, можно считать.