Больные ублюдки
Шрифт:
— Возьми его, мальчик…
Я сглотнул и, ритмично водя рукой по члену, исторг из себя слова, которые слышал каждый раз, когда закрывал глаза, когда пытался уснуть… каждый раз, когда делал грёбанный вдох:
— Возьми его, мальчик. Ты просто создан для этого. Ты мой. Эта задница моя.
Куколка плакала, слезы потоком текли у нее по щекам, скатываясь вниз по ее обнаженной упругой груди.
— Только взгляните на эту нежную, прелестную кожу, — произнесла она.
— Только взгляните на этот симпатичный зад, — вымолвил я в ответ.
— Ты чертовски тесная, маленькая шлюшка.
—
— Ты так плотно меня сжимаешь.
— Тебе это нравится. Возьми его.
— Быстрее, девочка.
— Быстрее, мальчик.
Дыхание участилось. Руки двигались всё быстрей. У нас обоих из глаз текли слёзы.
— Я сейчас кончу, девочка.
— Я сейчас кончу, мальчик.
Куколка замерла, она приподнялась над одеялом и, выгнув спину, уронила голову на спинку кровати. Ее пальцы все быстрее массировали киску, пока она, наконец, не дёрнулась всем телом. От одного только взгляда на это я напрягся, а затем разрядился. Я рухнул вперед, моя рука упала на спинку кровати рядом с головой Куколки. Не в силах сдержать стон, я кончал и кончал; моя сперма выплеснулась на Куколкину киску и стекла на кровать.
Неотрывно глядя вниз на Куколку, я дрожащей рукой держался за изголовье кровати, у меня на лбу выступил пот. Она не сводила с меня своих огромных голубых глаз, весь ее макияж размазался от слез.
— Милая…, — проговорил я голосом грубым от напряжения.
От моих гребаных слез.
— Ты тоже? — спросила она, и в это мгновение со мной говорила не Куколка.
Это была Эллис. Со мной говорила моя девушка, моя лучшая подруга; после того, через что мы с ней прошли, моя потребность в ней сохранилась.
— Я тоже, — ответил я, видя в ее глазах боль и облегчение.
Боль от того, что я пережил от рук этих скотов. И облегчение. Облегчение от того, что она была не единственной. Был еще кто-то, кто разделил с ней ее боль.
Так же, как и она разделила со мной мою.
И, тем не менее, это осталось моей самой сокрушительной неудачей. Я оставил ее одну. Я позволил этим козлам — Королю Червей и его людям — ей навредить.
Переводя дух, мы неотрывно смотрели друг на друга. Затем, чтобы почувствовать хоть что-то, кроме засевшего в памяти прикосновения того, кто ранил меня больше всех, я протянул свободную руку и поднес ее к Куколкиной щеке. Куколка нервно сглотнула, а потом, после ее легкого кивка, я сделал над собой усилие и притронулся к коже ее щеки. Я стиснул зубы, она затаила дыхание.
У нее была такая нежная кожа.
— Милая…, — прошептал я и вдруг почувствовал у себя на пальце воду.
Я заглянул ей в глаза и увидел скатившуюся слезу. Но ее губы изогнулись в улыбке.
Ей понравилось.
Мне тоже.
Я поднял руку, слеза по-прежнему была у меня на пальце. Под пристальным взглядом Куколки я слизнул слезу с пальца. У слезы был ее вкус. Я проглотил её. Через несколько секунд Куколкино лицо озарила широкая улыбка. Она покачала головой.
— Глупый Кролик.
В то же мгновение весь тот лёд, что еще оставался в моих венах, растаял.
Сгорая от любопытства, какие чувства это во мне вызовет, я снова провёл по ее щеке тем же самым пальцем.
— Иди в ванную и готовься ко сну, — приказал я.
От моего прикосновения Куколка закрыла глаза.
— Хорошо, Кролик, — она слезла с кровати и пошла в ванную.
Пока она была в ванной, я лежал на кровати и смотрел в потолок. Я думал о следующем убийстве. Думал о следующем «дяде», которого мы уничтожим. О том самом, кто всецело держал меня под своим каблуком. О том, кто приходил за мной и входил в меня каждую ночь. Тот, кто осмелился назвать меня своим «мальчиком». О том, кто всегда улыбался. Улыбался мне так, словно я всю жизнь только и мечтал о том, чтобы он засунул в меня свой член.
Дядя Клайв. Чеширский Кот. Четверка червей.
Дверь ванной открылась, и оттуда вышла Куколка, умытая и одетая в белую ночную рубашку. Так она выглядела совсем юной. В любом случае она была прекрасна.
Куколка подошла к своей стороне кровати, и я, как и каждый вечер, откинул для нее одеяло. Она забралась внутрь, и я хорошенько ее укрыл, чтобы согреть. Когда я уже собрался откинуться на спину, как делал каждый вечер, Куколка спросила:
— Как думаешь… если такое вообще возможно…ты мог бы обнимать меня, пока я сплю?
Мои глаза распахнулись в тусклом свете стоящей рядом с кроватью лампы. Не шевелясь и не поворачиваясь, Куколка добавила:
— Как ты обнимал меня однажды, когда я спала, — она помолчала. — Кажется, я никогда не спала так хорошо, как тогда… Мне… мне понравилось, Кролик.
Я провёл рукой по волосам, затем перекатился на бок и скользнул ладонью под ее лежащими поверх одеяла руками. Я порывисто вздохнул, почувствовав вызванный этим действием дискомфорт, но и возникшее вместе с этим хорошо знакомое ощущение.
Никто кроме Куколки не пробуждал во мне подобного ощущения.
Куколка вздохнула.
— Кролик, помнишь фильм, который мы с тобой смотрели в детстве?
Я замер.
— «Пиф-паф ой-ой-ой»?
Мне пришлось напрячь память, чтобы вспомнить, о чем она говорит. Раньше она настаивала, чтобы я каждый вечер смотрел с ней кино. «Фильмы», как она их назвала, употребляя одно из тех британских словечек, которыми пополнила ее словарный запас ее «мами».
— В нем ещё была песня «Поистине восхитительный». Которую пела кукла. Я никогда не понимала, о чем эта песня. Но когда я ее слышала, то всегда думала, что она о кукле, которая хочет стать свободной, которая все время крутится и крутится, но никак не может выбраться из своей музыкальной шкатулки. Она застряла. Мне всегда становилось грустно от того, что никто ей не помогал. И поэтому она осталась там навсегда.
Услышав в ее голосе печальные нотки, я закрыл глаза. Куколка всегда была веселой. Никогда не грустила. Я, бл*дь, не мог слышать ее грустный голос. Вдруг я почувствовал что-то на своей руке, и тут же замер без движения. Это был ее палец. Кончик ее пальца, нежно кружил по тыльной стороне моей ладони, лежащей у нее на талии. Она отрывисто засмеялась, но смех тоже был грустным.
— Из-за ее макияжа ты говорил, что я совсем как та кукла на музыкальной шкатулке.
Пауза.
— Но теперь мне кажется, что я похожа на нее не только в этом.