Болотное гнездо (сборник)
Шрифт:
На заборке висела старая фуфайка. Сергей надел ее и вышел на улицу. Отыскал под навесом с хлябающим топорищем колун, за сенями намокшие доски. Он вытащил из середины одну посуше, колуном переломал на короткие палки, занес в дом. На печной задвижке лежал коробок с единственной спичкой. Сергей достал из кармана железнодорожный билет, подложил его под лучины и чиркнул спичку. И вдруг заметил, как резко качнулось в крохотную, готовую вот-вот погаснуть точку, пламя на конце спички.
– А ну, убирайся подобру-поздорову, – вздрогнул он от глухого, точно просеянного сквозь сито, старческого
Сергей поднял голову. В дверях стоял мужчина, лицо его было в тени, но зато хорошо был виден в руках топор. Сергей положил на плиту коробок, краем глаза поймал лежащую в углу кочергу, свободной левой рукой, будто нехотя, поднял ее и поправил в топке поленья, хоть надобности такой и не было – спичка погасла, взял, чтоб хоть что-то было в руках,
– Когда входят в дом, то обычно просят разрешения, или, на худой конец, стучатся, – стараясь казаться спокойным, сказал он, не оборачиваясь.
– Вот что, друг сердечный, убирайся. Не доводи до греха, иначе…
– Что иначе? – опросил Сергей.
Он вдруг кожей почувствовал: есть кто-то еще за окном, и не просто сторожит его, а держит на прицеле. Если дернется – прикончит через окно. Не убили там, убьют здесь, в собственном доме. И опаснее был тот, что за окном. «Нужно резким броском в простенок, там выключатель. Свет. Надо погасить свет», – быстро соображал он, чувствуя, как под гимнастеркой, с каждым ударом набирая силу, рвется из груди сердце.
Стоявший в дверях кашлянул, голова его подалась вперед, свет от лампочки упал на лицо. Сергей повернулся и увидел усохшего до прозрачности деда, и в первый миг Сергею показалось: стережет его не человек, а серая, похожая на смерть, тень.
– Кто позволил тебе замки ломать? – тяжело дыша, угрожающе закашляла, зашипела она. – Залазят, как к себе домой.
– К себе, Евсей Мартынович, к себе, – облегченно вздохнул Сергей, признав соседа – деда Брюхина.
Старик перестал кашлять, некоторое время молча смотрел на Сергея, затем приставил топор к порогу.
– Вот незадача, – разочарованно произнес он. – А я слышу: собака залаяла. Пошел, гляжу: замки сорваны. Ну, думаю, жиган в дом забрался. Чего к нам не зашел-то? Не чужие, поди. Петька вчера был, не сказал, что ты приехал, – уже помягче проговорил Брюхин. – Ленька! – еле слышно крикнул он в окно. – Свои здесь, свои.
Притомившись, Брюхин замолчал, и Сергею показалось, дед вышел в сени, оставив в комнате свое глухое тяжелое дыхание.
– Вот как, значат, вернулся, – напомнил о себе старик. – А я слышал, вроде убили тебя.
– Как видите, живой, – усмехнувшись, ответил Сергей. – Да вы что в дверях стоите, проходите, садитесь.
Раньше старика Брюхина Сергей боялся до ужаса. И не только он, вся релская ребятня. Редко кто заходил к ним домой, а так, в основном до ворот. У Брюхиных двор был огорожен глухим забором, во дворе злые кобели, попробуй сунься – разорвут. Но пуще всего боялись страшной молвы, которая тянулась за дедом Евсеем. Когда-то Евсей Мартынович Брюхин жил на Барабе, работал ветеринаром, держал пару резвых рысаков, легкую кошевку, на ней разъезжал по вызовам. Но поговаривали, что попутно, занимался он и другими делами.
Как-то зимним вечером, хватанув для сугреву в трактире стакан водки, возвращался Брюхин домой. На самом конце Барабы догнал женщину. Хоть был и пьян, но все же определил: одета справно – шуба, шапка, в руках увесистый чемоданчик. Давал себе зарок Евсей не следить там, где живешь, но не утерпел, погода как на заказ: снег метет, на дороге пустынно, темно. Разогнал лошадей так, что ветер в ушах запел, и на полном скаку, обгоняя, метнул удавку. Попал! Кошевка подсела на рессорах, привязанная за облучок кожаная бечева, бороздя по краю сиденья, врезалась Брюхину в бок и забилась, задергалась под рукой, ну точь-точь, как ночью на рыбалке, когда, ухватив наживу, рвет лесу таймень. Евсей огрел лошадей плетью, и те понесли кошевку за дома, в темень, к озеру, волоча за собой, как мешок, хрипящую женщину. На льду Брюхин быстро сдернул с женщины шубу, бросил в кошевку чемоданчик, одежду, а тело головой в прорубь.
Утром его растолкал Ленька:
– Батя, а, батя, муфта-то Катькина.
– Что мелешь? – не поняв спросонья, рявкнул Брюхин. – Пошел вон!
– Муфта и шуба, там, в сарае, сеструхины.
Брюхин выскочил во двор, забежал в сарай. Точно, вещи были старшей дочери Катерины.
– Молчи, сукин сын, – прошипел он на трясущегося Леньку. – Молчи!
Ночью баграми вытащили Катерину из проруби. Той же ночью, уже под утро, повесилась жена Брюхина – Федосья. Похоронили мать и дочь рядом на кладбище за Иннокентьевской, в Порт-Артуре, как говорили тогда. Не поскупился Брюхин, заказал каменные надгробья. Все чаще стали видеть его в церкви. Сгорбившись, диковатый, худой, зажигал он свечку, шаркая ногами, ставил ее перед иконой за упокой рабы божьей Екатерины, падал на колени и, крестясь неистово, клал поклоны. А вскоре переселился он с Барабы на Релку, откуда-то из деревни перевез огромный бревенчатый дом, собрал его у монашки на задах огорода, у самого болота. Там и жили особняком от остальной улицы.
Сергей никогда не бывал у Брюхиных, а если и бывал, то не дальше забора.
Как-то весной в городе открылся новый цирк. Увидела ребятня канатоходцев и ну ходить по заборам. Конечно, гоняли их, но попробуй поймай, пока хозяин выскочит со двора – ищи ветра в поле. Облазили все, но оставался неприступным забор Брюхиных.
Первым решился посягнуть на него Сергей – поспорил на десять шалбанов со своим дружком Гришкой Дохлым. За болотом, на кочках, собрались зрители, на всякий случай подальше от дома, еще спустит пса, но Сергей знал: Брюхиных нет дома, уехали в город, а дед обычно днем спит. В случае чего удрать от него – пара пустяков.
Забравшись на трехметровую высоту, он двинулся в путь. Слева от него по двору, сторожа каждое движение, волоча по натянутой проволоке цепь, шел брюхинский волкодав. Нет, он не лаял, капая слюной, шел молча, вся его свирепая морда выражала холодное нетерпение и ненависть.
Сергей благополучно дошел до середины и тут услышал крики за болотом. Он остановился, развел для равновесия руки, медленно повернул голову и чуть не свалился. Сзади, с внешней стороны забора, за ним, молча, шел дед Брюхин, в руках у него был оплетенный медной проволокой кожаный бич.