Болотный цветок
Шрифт:
На третий день Рождества праздновалось рождение Павла Сергеевича, и у Адауровых бывал по этому поводу всегда большой обед и вечер.
В доме целый день толпился народ, но Марину, очаровательную в своем белом платье, эта толпа и шум утомили.
Тудельская, очень нарядная, в кружевном, осыпанном блестками платье, уехала после обеда, так как обещала быть еще на вечере у родных; некоторые из обедавших тоже разъехались, мужчины ушли в кабинет к генералу курить и пить кофе, а дамы-винтерши уселись за карточные столы.
Марина хотела воспользоваться
— Ты так дивно хороша сегодня, Юлианна, что святого можешь с ума свести, — шептал граф, пожирая ее глазами, и вдруг притянул ее к себе так близко, что лица их коснулись друг друга.
Юлианна действительно была хороша в своем красном платье и с чайной розой в иссиня-черных волосах.
Она тихо засмеялась, отняла руки и оттолкнула графа.
— Брось ты эти глупости, Стах. Того гляди, войдет сюда Поль, и выйдут неприятности; он ревнив, как турок, и в таких делах шутить не любит.
Она хотела уйти, но Земовецкий настиг ее у дверей и смело поцеловал в обнаженную шею.
Оба они давно ушли через другую дверь в будуар, а Марина все еще стояла, словно застыла на месте. Что значила эта сцена: родственная шутка или ухаживание?
Хотя они говорили по-польски, но Марина поняла все, так как успела освоиться с языком, слыша его постоянно вокруг себя.
Юлианна сказала: «Поль ревнив»; стало быть, отец не одобрил бы того, что здесь сейчас произошло. Марина знала, что отец обожал жену; случайно она видела, когда Юлианна зашла вечером в его кабинет, как он посадил ее к себе на колени и стал страстно целовать ее алые губки. Она убежала тогда, сама не зная почему, но чувство горечи охватило ее, и она почувствовала себя лишней, как чувствовала это прежде, живя при матери. Никому она не нужна, никто ее не любит, а единственный человек, которому она желала нравиться, боялся ее. Почему же тогда никто не боялся матери или не боялся Юлианны?
Совершенно расстроенная, убежала она к себе в комнату и старалась овладеть собой; зная, что ей предстоит выйти к гостям, она не хотела выдавать своего волнения.
Приняв успокоительных капель и понюхав английской соли, Марина слегка успокоилась и стала убеждать себя, что это была простая вольность, которую граф позволил себе в отношении своей хорошенькой кузины и подруги детства; кроме того, он ведь влюблен в Тудельскую.
Вообще граф — большой забулдыга, как отозвался о нем однажды барон Реймар; а ее отец, такой красивый и умный, конечно, мог с успехом выдержать сравнение с противным человеком. И, успокоенная последним доводом,
Чистая до глубины души, она действительно прошла сквозь окружавшую ее грязь, не только не замарав себя, но не вынося даже полного понимания всего безобразия и уродства житейской правды: по своей прямо детской наивности, то страстное обожание, которое воздавалось матери, она понимала, как законную дань ее обаятельной красоте, и Надежде Николаевне вовсе не трудно было скрыть от дочери истинные отношения к обожателям.
Когда Марина появилась в гостиной, то нашла там новых гостей, прибывших на вечер. В смущении стала она искать глазами графа, но тот уже весело ухаживал за какой-то дамой и хохотал.
— Должно быть, он просто волокита, не больше, — подумала она.
Юлианна и отец сидели на противоположном конце комнаты с каким-то неизвестным господином, смуглым брюнетом. Увидав дочь, Павел Сергеевич знаком подозвал ее и представил ей художника Соломина.
— Так как Юлианна ленится позировать и все откладывает сеансы, то не будете ли вы так добры, Сергей Сергеевич, написать портрет моей дочери? — смеясь сказал Адауров. — Она у меня девочка терпеливая и спокойная, а так как особенного дела у нее нет, то позировать она вам будет, когда пожелаете.
Художник окинул Марину вдумчивым, испытующим взглядом и улыбнулся.
— Сочту за честь писать портрет Марины Павловны, — с поклоном ответил он. — Не могу однако, не заметить, Павел Сергеевич, что заурядный портрет, по моему мнению, слишком прозаичен и груб, чтобы передать воздушный, удивительно привлекательный образ вашей дочери. Фея, Ундина на берегу озера, видение, лунный луч, словом, нечто фантастическое или мистическое больше подошло бы к ее красоте.
— Может быть «блуждающий огонек», или «болотный цветок»? — вспыхивая, подсказала ему Марина.
— Ах, какая блестящая мысль! Именно «блуждающий огонек», — подхватил восторженно Соломин.
Адауров захохотал.
— Простите, Сергей Сергеевич, я и забыл, что вы — присяжный портретист неземных созданий, таинственных видений, и что вас вдохновляет все невидимое для простых смертных. Пишите, впрочем, что хотите: я вам не мешаю. Сделайте из Марины лунный свет, сфинкса, привидение, но раньше дайте мне портрет дочери и жены. Я предпочитаю иметь х такими, каковы они в действительности, а не в виде грезы, хотя и поэтической.
И он поцеловал руку у жены.
Около Адауровых столпились гости и весело смеялись.
Соломин настаивал прежде всего на картине, которую рассчитывал написать для весенней выставки, а за портреты думал приняться уже впоследствии. Павел Сергеевич сдался и предоставил для сеансов свой фотографический павильон; решено было, что сеансы начнутся немедленно.
Устройство мастерской началось со следующего же дня. Доставленное для картины полотно было громадных размеров. Все окна завесили толстыми занавесями, в разных местах, по указанию художника, установили разноцветные электрические лампочки, и сеансы начались.