Большая игра Слепого
Шрифт:
Можно бы позвонить, чтобы купили, деньги я заплачу…"
Но звонить Олег Иосифович не стал. Ничего, не рассыплется, возьмет сумку и сходит в магазин, слава Богу, тот работает до полуночи. Нормально затоварится – так, чтобы осталось не только на следующий раз, но и на отдаленное будущее. Сколько могут выпить две девицы «нетяжелого поведения», Брусковицкий прекрасно представлял. Он любил все делать обстоятельно, и самое главное – ему очень нравилось самому ходить в магазин, покупать спиртное, испытывая собственную стойкость к искушению.
Хлопнув в ладоши, Брусковицкий резко повернулся через левое плечо. Его лысина блеснула, седые кудри на затылке разлетелись, как грива старого льва. Он увидел свое отражение в зеркале шкафа.
«Да, я действительно похож на льва. А лев почему царь зверей? Потому что ,он самый лучший трахаль, половой гигант».
Олег Иосифович надел меховую куртку, взял сумку, спрятал лысину под коричневый берет, лихо сдвинув его на ухо и в этом облачении стал похож на художника или артиста, какими их изображают на карикатурах.
В магазине, где он всегда покупал спиртное и продукты, все считали, что Олег Иосифович художник.
Объяснять им разницу между реставратором и художником Брусковицкий не спешил. Одна из девчонок, сидевшая на кассе, время от времени забегала в мастерскую Олега Иосифовича, но она была родом из деревни, довольно стеснительная и абсолютно нераскованная. Зато хозяйственная: всегда приносила с собой еду и мыла пол.
Брусковицкий, охваченный радостным возбуждением, предвкушая долгую ночь, полную телесных наслаждений, направился к двери. Он снял цепочку, оттянул засов, открыл верхний замок и лишь после этого, погасив в мастерской свет, распахнул тяжелую дверь.
Дверь противно взвизгнула, от этого звука холодок пробежал по спине Олега Иосифовича Брусковицкого.
– Будь ты неладна! – буркнул он. – Приду и сразу же смажу, налью масла, чтобы открывалась бесшумно, как в сейфе.
Он ступил в темноту и тут же подумал: что-то не так! Лампочка должна гореть, ведь когда он провожал своего гостя, свет в подъезде был, а сейчас его окружала кромешная тьма.
«Ну, да ладно, Бог с ней», – Олег Иосифович шагнул в темноту.
И в тот же миг тяжелый сокрушительный удар обрушился на его голову. Колени Брусковицкого подогнулись, он взмахнул руками, сумка соскользнула с плеча, упала на ступеньку. Туда же должен был упасть и сам реставратор. Но упасть ему не дали – чьи-то сильные руки подхватили Брусковицкого за плечи.
– Тяжелый, бля! – прошептал мужской голос прямо в лицо Олегу Иосифовичу.
Но реставратор ничего не услышал: он был без сознания. Удар оказался точным и сильным. Мужчина в толстой стеганой куртке заволок Олега Иосифовича в мастерскую и, не давая упасть на пол, включил свет.
Две лампы ярко вспыхнули, мужчина осторожно прикрыл дверь, задвинул засов. И только после этого осмотрелся.
Мастерская
Нашел большую банку из-под итальянских маслин.
Мужчина наполнил ее холодной водой и поставил на край стола, где еще совсем недавно лежали изготовленные руками реставратора подделки. Несколько секунд он медлил, словно прикидывая, с чего бы начать. Затем обшарил карманы Олега Иосифовича, вытащил портмоне, заглянул внутрь, выгреб оттуда деньги. Посмотрел на телефон и увидел торчащие из-под черного аппарата двадцатидолларовые купюры.
– Сто двадцать, – пересчитал мужчина с трехдневной щетиной на лице.
Затем прищурил глаза, подошел к двери, отодвинул засов и вернулся в мастерскую с двадцатилитровой пластмассовой канистрой, в которой тяжело плескалась жидкость.
– Вот и хорошо. Все ладненько, чики-чики, – прошептал он сам себе и перевернул грузное тело хозяина на спину Лицо Олега Иосифовича заливала кровь, он все еще не пришел в сознание. Мужчина взял банку из-под маслин и всю ее вылил на окровавленную голову хозяина мастерской.
Брусковицкий с трудом открыл глаза, попытался подняться. Но мужчина поставил ногу в замшевом ботинке на горло Олега Иосифовича и негромко произнес:
– Лежи, пень старый, не дергайся, тебе же лучше будет!
– Ты… Ты… Ты кто? Кто вы? – глухо, с присвистом спросил Брусковицкий и попытался тряхнуть отяжелевшей головой.
Подошва ботинка еще сильнее вдавила острый кадык в шею.
– Лежи, я сказал! Где деньги?
– Какие? Что?
– Деньги где, ублюдок? – нога грабителя приподнялась.
– Я… Я не знаю, о чем вы?
– Где деньги за картины спрятал, быстро говори, пока жив!
– Я не знаю, не знаю… Нет у меня денег…
– Ах ты, бля! – и мужчина переместил тяжесть тела на правую ногу.
Брусковицкий захрипел, судорожно дернулся, попытался схватить мужчину за ногу, но тот на это движение даже не прореагировал. Он еще сильнее придавил реставратора к грязному полу.
– Бля, деньги где?
– Не скажу!
– Ты что, жить не хочешь?
– Не скажу!
– Убью – найду!
– Там, там… – дрожащий палец Брусковицкого указал на стеллаж, где стояли позеленевшие самовары, старые чугунные утюги и прочая дребедень, которая, как правило, наполняет мастерские художников, искусствоведов и реставраторов.
– Там, говоришь?
– Да, там, – с трудом выдавил из себя перепуганный Брусковицкий.
– Где?
– Там, в кувшине… В глиняном кувшине…
– В глиняном, говоришь, в кувшине?
– Да, вон в том.
– Ну что ж, хорошо. Теперь вставай.
Брусковицкий приподнялся, упираясь руками. Ладони попали в лужу, но Брусковицкий даже не обратил на это внимание. Он поскользнулся. По лицу текла кровь, берет валялся в стороне, на темени ныла большая кровоточащая шишка, кожа на лысине была рассечена.