Большая игра Слепого
Шрифт:
– Ловко прячешь, – сказал Сиверов.
– Конечно, тут что хотите украдут. А книжками никто не заинтересуется.
– Это точно. За ними можно хоть баксы прятать.
Ты только погоди, больше не спи, скоро можешь мне понадобиться.
– Зачем? – Элькинд тут же сел на кровать, ему хотелось чем-нибудь услужить своему новому знакомому. – Как идут дела с медсестрой?
– Лучше некуда.
– Да, если уж дело дошло до кофе, то недалеко и до постели, – усмехнулся Элькинд.
– Ни черта ты не понимаешь, – похлопал его по плечу Сиверов, – мне не она нужна, а вот что, – он показал Боре ключ.
– Это от кабинета доктора Притыцкого? –
– Естественно. А ты откуда знаешь?
– Я к кабинету уже присматривался, до компьютера добраться хотел.
– Вот-вот. Так что не спи, ключ у меня будет.
Боря протянул было руку к ключу, но Сиверов ловко зажал его в кулаке.
– Теперь точно не уснешь.
Он быстро вышел из Палаты н вернулся к Тамаре.
Ему и впрямь невыносимо хотелось попить кофе, даже ныло под ложечкой.
– Вот, заваривайте. Можно я буду называть вас на «ты»?
– Да.
– И ты можешь мне говорить «ты».
– Нет, не получится.
– Разница в возрасте? – рассмеялся Глеб.
– Нет, другое, – качнула головой Тамара. – Есть люди намного старше меня, но когда говоришь с ними, чувствуешь: они молодые, такие же. Вы же меня просто удивляете.
– С ключом?
– Да. Сама не понимаю, почему я отдала его вам?
– Так надо, – усмехнулся Сиверов, насыпая кофе в чашки. – Тебе покрепче?
– Да, чтобы не уснуть.
Аромат свежерастворенного кофе поплыл по коридору, перебивая гнусные запахи лечебницы. Когда мужчина и девушка взяли чашки в руки, то помедлили секунду, а затем, одновременно улыбнувшись, сдвинули их, точно это были рюмки с коньяком, словно отмечали успех договоренности.
– Как-то все-таки нехорошо получилось, – вновь засомневалась Тамара.
– Главное – чувствовать, что поступаешь правильно, – успокоил ее Глеб. – Обещаю, ничего плохого не произойдет, во всяком случае, для тебя.
Старик Скуратович в своей палате уже спал, его кровать стояла рядом с дверью, которую чуть приоткрыл сквозняк. Еще во сне он принялся жадно втягивать носом воздух, уловив в нем аромат кофе. В свое время бывший хранитель Смоленского музея пил кофе литрами. Но в последние годы он мог позволить себе это удовольствие только во сне – днем ему приходилось хлебать приготовленный в психлечебнице напиток, о котором Глеб Сиверов высказался еще довольно мягко, подозревая, что его варят из тряпок, которыми вытирают столы.
Если человек очень любил свою работу, всего себя отдавал ей, а потом оставил ее не по своей воле, то мозг его временами ищет утешения во сне. Вот и сейчас Василию Антоновичу Скуратовичу снилось, что он сидит в Смоленском музее на своем рабочем месте в маленькой каморке с зарешеченным окном, выходившим на пустырь.
Он и в самом деле чувствовал себя хранителем больших тайн: ведь сюда, в Смоленск, были доставлены коллекции живописных полотен, захваченные советскими войсками в Германии. Тогда многие ценности конфисковывались без составления актов, просто так, по праву победителя, и эшелонами вывозились в Советский Союз.
Распихивали их куда придется, где находилось место.
Несколько коллекций попало и в музей, где работал хранителем Скуратович. Потом, когда прошла первая послевоенная неразбериха, когда вступили в действие международные договоры, о вывезенных ценностях старались не вспоминать. Пропали и все тут!
Мало ли что пропадало во время войны! Как говорится, война все спишет…
Коллекции не выставляли, про них не говорили;
Вот и сейчас, во сне, Скуратович пил этот ароматный напиток и никак не мог утолить жажду. Сколько он ни поглощал кофе, во рту все равно оставалась сухость.
Запах – манящий, восхитительный – крепчал и крепчал, пока наконец не пробудил Скуратовича ото сна.
Некоторое время старик еще лежал, принюхиваясь, и боялся открыть глаза. Ему казалось, что если он увидит голубоватый свет ночника, исчезнет и божественный запах, оставшийся как бы в наследство от сновидения.
– Блаженство! Какое блаженство! – шептал Скуратович, что было силы раздувая ноздри, чтобы побольше втянуть в себя дивного аромата.
Он лежал так минуты три-четыре, пока наконец не решился открыть глаза. Слабый свет ночника прояснил перед ним картину, которую он мог восстановить по памяти в любой момент до мельчайших деталей – палату, которую он созерцал вот уже два года. Скуратович задержал дыхание и еще раз втянул носом воздух, абсолютно уверенный в том, что запах исчез, ушел вместе со сном. Но нет, пахло кофе, и это было наяву.
Он повернулся на бок и прислушался. В коридоре слышались тихие голоса, говорили мужчина и женщина. Тому он узнал сразу, это была его любимая медсестра. Она единственная терпеливо выслушивала его рассказы о страшных тайнах, покорно шла с ним в соседнюю палату, чтобы искать там баллоны с отравляющим газом, которыми, по убеждению Скуратовича, травили его соседи.
– Вы же понимаете, они психи, они кого угодно отравят. Но ополчились именно на меня, – шептал ей Скуратович.
А девушка, понимая, что старика уже не переделаешь, не переубедишь, соглашалась с ним: да, да, баллоны стояли здесь еще вчера, а сегодня их убрали, и она лично проследит, чтобы соседи больше не травили его нервно-паралитическим газом.
– Слышали, что вам сказала Тома, – говорил тогда Скуратович, поднимая вверх указательный палец, будто слова медсестры являлись словами самого Бога, – чтобы баллонов здесь больше не было!
А затем, оказавшись в коридоре, просил у дежурной сестры;
– Вы не могли бы раздобыть мне противогаз?
– Зачем?
– Я бы в нем спал. Днем я еще могу различить запах, но ночью, во сне, они могут меня отравить.
«Если бы у меня сейчас был противогаз, я бы не услышал запаха кофе», – абсолютно серьезно подумал Скуратович, опуская босые ноги на холодный пол, покрытый линолеумом.
Линолеум лежал поверх паркета, протоптанный, старый, на нем отпечатались все дощечки, и грязный рисунок расходился елочками.