Большая игра Слепого
Шрифт:
Дюрер, Карпах… – и он принялся сыпать именами немецких художников.
Сиверов, не удержавшись, съязвил:
– И Вагнер.
– Что? – обиделся Скуратович. – Как будто я не знаю, что Вагнер – это композитор! Хотя, был один художник второй половины восемнадцатого века, тоже Рихард Вагнер, пейзажист, но вы наверняка его не знаете.
– Не знаю, – честно признался Сиверов.
– Композитору Вагнеру он и в подметки не годится…
Так вот, я знаю цену полотнам, оказавшимся в Смоленске, я сам их принимал, когда они пришли по железной дороге вместе со всякой рухлядью – буфетами, пианино, кабинетными курантами. Я отбирал их для музея, паковал, составлял каталоги. Представляете, их привозили практически без документов, в описи стояло лишь количество картин. Без авторов, без описания… Если бы я хотел, то повесил бы у себя дома шедевры!
Скуратович тяжело и хрипло дышал. Лицо его, до этого бледное, раскраснелось, он размахивал руками.
– Я мог бы их украсть, но это же достояние, за него заплачено кровью наших солдат!
Скуратович вновь зажал себе рот руками и невнятно замычал. Тамара смотрела на него встревоженно.
– Вам бы лечь спать, – мягко сказал Сиверов, взял старика за руку и попытался поднять его с топчана.
Тот уперся и с мольбой посмотрел на Глеба.
– Еще кофе? – спросил тот.
Скуратович кивнул:
– Если можно…
– Только пообещайте, что потом пойдете спать и успокоитесь, хорошо?
– Я знаю, за что меня хотят убить, – Скуратович не отрываясь смотрел в темный угол, и Глеб понял: он видит там кого-то, существующего только в его воображении, кого-то, кто внушает ему леденящий ужас. – Это все он! Он! – и крючковатый палец старика указал в угол. Затем Скуратович покосился на Глеба и криво усмехнулся:
– Но вы его не видите, да?
– Вижу, – спокойно сказал Глеб.
– Черная перчатка…
Тамара с жалостью смотрела на Василия Антоновича.
– Вам дать капли?
Тот не слышал ее, пребывая в своем, недоступном собеседникам мире:
– Он хотел подменить картины, предлагал мне золотые горы, а потом решил отравить. Немецкая коллекция… Да, он! – речь Скуратовича сделалась совсем невнятной. Он внезапно вскочил и бросился к заплывшему темнотой углу, с остервенением принялся плевать в темноту. – Вот, вот тебе, отравитель, убийца, вор!
– Тише, тише! – зашептала на него Тамара. – Люди спят, вы разбудите.
Скуратович обернулся, схватил приготовленный Сиверовым кофе, прижал стакан к груди.
– Если вы услышите, что меня убили, то знайте, это он!
– Кто он? – поинтересовался Сиверов.
– Он, – сказал Василий Антонович так, словно бы это короткое, из двух букв слово было написано огнем на противоположной стене. Затем еще раз плюнул в угол и вновь превратился в заискивающего старика попрошайку. – Благодарствую, благодарствую, – торопливо говорил он, шаркая ногами и раскланиваясь то с Сиверовым, то с медсестрой. – Благодарствую за кофеек, уважили несносного старика.
– Да уж, – вздохнула Тамара, провожая Скуратовича взглядом. – Страшно иногда становится, когда видишь, во что превращается человек.
– Он и в самом деле работал хранителем в музее? – спросил Сиверов.
– Да, был хранителем музея в Смоленске. Потом поругался с начальством, и его отправили на пенсию.
Может, освободили место для кого-нибудь более молодого. Он продал смоленский дом по совету детей, которые живут в Москве, переехал к ним.
– Ясно, – вздохнул Сиверов.
– Потом дети заметили, что их родитель не в себе.
Тесно стало им жить вместе с ним, вот и сплавили старика в нашу лечебницу. Хотя, по большому счету, он мог бы жить и дома. Я от него эту историю уже раз сто слышала, но каждый раз старик что-нибудь привирает, так что понять, где правда, а где вымысел, невозможно.
– И насчет немецких коллекций он вам раньше рассказывал?
– Нет, про коллекции заговорил впервые, – сказала сестра.
Глеб аккуратно завинтил пластмассовую крышку на банке с кофе, спрятал се в карман.
– Извините, был бы мой, я бы вам его оставил.
– Да-да, я понимаю.
– Значит, ключ я беру с собой, до утра верну.
Тамара, окончательно выбитая из колеи бывшим хранителем Смоленского музея Скуратовичем, напрочь забыла о ключе и только сейчас, увидев блеснувший в пальцах Сиверова металлический цилиндрик, вспомнила.
– Но только, если что, я вам его не давала.
– Естественно. Так что, милая моя, если сейчас что-нибудь увидите, не удивляйтесь.
«Все-таки хорошее воспитание сильно осложняет жизнь», – подумал Глеб, глядя на освещенный настольной лампой письменный стол.
Тамара нервничала и, скорее всего, уже жалела о том, что дала Глебу ключ. Она и сама не могла понять, как это с ней произошло. Привычная противостоять напору, девушка не смогла отказать Сиверову. А ведь сколько раз ей приходилось давать отпор настырным больным!
Не проходило и дня, чтобы кто-то не просил ее о какой-нибудь услуге. Чаще всего пытались приударить, лезли с нежностями. С такими было проще: посылаешь к черту, а если не помогает, зовешь санитаров. На втором месте стояли лекарства, способные заменить наркотики. Но и тут хватало прикрикнуть, припугнуть. Ключом от кабинета заведующего отделением интересовались куда реже. На ее памяти такое произошло всего три раза, и всегда с одной и той же целью – выкрасть карточку. И ни разу Тамара ключ не отдала, потому что просившие были с явными отклонениями психики.
А глядя на Сиверова, ей хотелось думать, что в лечебницу его упекли недоброжелатели.
«…причем, – продолжал думать Глеб, – осложняешь жизнь не только себе, но и людям. Украл бы ключ, медсестра и не переживала бы, атак – одни неудобства».
– Спокойной ночи, – он наклонился, взял руку девушки и поцеловал ее спокойно и сдержанно – так, будто делал это раз десять на дню. – И ничему не удивляйтесь, все будет хорошо, и никто ни о чем не узнает. Обещаю.
– Надеюсь, – Тамара не нашла в себе сил, чтобы выдернуть руку из пальцев Сиверова.