Большая игра. Том четвёртый. Зверь
Шрифт:
– Не поняла.
– Чтобы выдать за мудрого добрячка, ведь ему приходилось со столькими разными организациями и людьми сотрудничать, когда вёл расследования. Вот чтобы люди внимали, и пришили ему эту историю, будто он из солнечного братства пришёл души спасать.
– А на самом деле?
– А на самом деле он тёмный. Псих безбашенный! Ни дна, ни просвета. Всегда боялся его. Бывало, глянет – достанет до печёнок, всю душу вытрясет – и будто снова родился, живи, радуйся! А бывало… любил я его, детка, любил… до сих пор люблю. При нём таких как Нестер у нас не водилось.
– Да кто такой этот Нестер?
– Выскочка! –
– Что всё?
– Смерти посыпались. И чем больше смертей среди персонала, тем выше он поднимался. Это сейчас развелось в конторе филиалов и подразделений, и непонятно, кто чем занят, а в прежние времена каждый человек на счету, каждый сновидец на вес золота.
– Странная у вас логика: Нестер карьерист беспринципный, а тёмным называете Самума. Как понимать?
– Нестер сам ничего не может. Он чья-то кукла… продажная. А чего мне бояться? – понизив голос до минимума, дед Лёня огляделся, когда упомянул Нестера. – Старпёр я – бояться нечего.
– Вот и не бойтесь!
– А я всё же боюсь! Боюсь следующего года.
– Это ещё почему?
– Он энергетически совпадает с тем, что случился 36 лет назад.
– С чего взяли, что совпадает?
– Нюхом чую!
– И что страшного было 36 лет назад? Мир же не рухнул?
– Для кого как! Это был самый тяжёлый и переломный год в моей жизни. Високосный дракон. И 24-й будет схожим по потрясениям.
– Не драматизируйте! Всё в ваших руках! Так почему же Самум тёмный?
– Да не называл я его тёмным! С чего ты взяла?
– Как с чего? А как же ни дна, ни просвета?
– Это я так… зря брякнул… иногда лишь казалось… Самум, говорю же, силища! Хорошо с ним рядом жилось, работалось. Нет сейчас таких, как он, рыцарей бесстрашного ордена. А что трепали языками всякое, так это от зависти.
– И что ещё о нём говорили?
– Что? Злые языки шептали, мол, детей наклепал по миру и скрывает своих жён, как Синяя борода, ведь женщины души в нём не чаяли. А в обычной жизни он числился популярным писателем. А писательство, как говорил Олби, писательство – это контролируемая шизофрения. Одним словом, псих!
– Какой интересный человек! И Ладон в него влюблён. Может, не только женщин он очаровывал? А что за писатель?
– Алан Грей. Ты, наверное, про такого и не слышала? Он, как умер, так и тихонько убрали его книги из печати и библиотек.
– Это который «Паутину» написал? Вот это да! Я читала его книгу! Значит, вот почему меня притянуло к двери с ромашками?
– Как вариант.
– А есть у вас «Паутина»? Хочу ещё раз посмотреть? Вдруг что найду?
– У меня, к сожалению, нет. А вот у Ладона, думаю, должна быть. Он вещи кое-какие забрал после смерти Митры. Она любила книжки всякие.
– Хорошо, я спрошу.
– Спроси, спроси! И в следующий раз, когда пойдёшь в эту нехорошую квартирку, будь внимательна, ищи мелкие предметы, детали. Бывало, он в мелочах прятал самое важное.
– Ладно, я постараюсь! Мне и самой очень интересно, правда, страшно, – Эра невольно посмотрела на ладонь левой руки – шрамы от ожогов ещё красовались.
– Страшно-то нам всем! Работа специфическая. Сколько лет здесь, а всё не привыкну, иногда и меня трясёт.
Попрощавшись с Леонидом Ильичом, девушка вышла из кабинета и оказалась в длинном тёмном коридоре. Она пока плохо ориентировалась
Прошло часа три. Завибрировал телефон, разбудив внимание, и Эра почувствовала, как кипел мозг, тело ныло, шея да и весь позвоночник взмолились о пощаде.
– Ты где?
– В библиотеке.
– Написала?
– Ещё нет, но я напишу. Просто есть хочется, мысли в кучу не могу собрать.
– Жди! Сейчас зайду за тобой.
Минуты через три Ладон уже забрал Эру, и они поехали домой. Жил он за городом, и Эра перебралась к Ладону ещё в апреле. Без документов, без личных вещей, не оповестив дядю Пашу, исчезла, оставив лишь две тяжёлые сумки с продуктами рядом с чёрным чудовищем, послушно державшим над собой провода.
Была и сплыла.
Поищут и спустят на тормозах.
Висяк очень скоро затеряется, точнее, дело исчезнет, всё забудется. Лишь в душах некоторых людей останется дорожкой царапина воспоминаний о девушке со странным именем Эра.
Эра – племянница, Эра – внучка, Эра – первая любовь, Эра – подруга.
Но груз забот, личных драм, всевозможных будущих событий присыплет память о девушке лекарством забытья. Рана затянется, оставив лишь едва заметную отметину. И среди множества шрамов, изрубцевавших души за это воплощение, связь с Эрой ум постарается зашлифовать с особенной тщательностью.
Спортивная машина Ладона неслась по трассе, прижав своих пассажиров в кресла-ковши.
– Ты знаешь, что я читала «Паутину»? Мне Лед сегодня сказал, что Самум – это Алан Грей.
– А где ты её взяла? Книга редкая.
– Да случайно у тётки моей была.
– Случайно? Ну-ну.
– У тебя есть она?
– Есть. Читал давно, после смерти Митры. Но мне не зашло. Утомительно. Я вообще книги не воспринимаю, только если очень надо.
– Дашь почитать?
– Я тебе её подарю, раз такое дело. Может, больше пользы будет.
– Спасибо! – Эра вдруг зависла и отвлеклась, уставившись на пролетающий пейзаж.
– О чём задумалась?
– Да так… начиталась всякого.
– А конкретнее?
– Изучала философию. Конкретнее, теософию. Оказывается, это учение придумала русская эмигрантка.
– А что удивительного? Всё самое интересное придумывают русские, разве ты не знала? Особенно у них хорошо работает чуйка в стрессовых условиях.
– В смысле?
– В прямом! Сама же сказала, что она в эмиграции была. Ностальгия! Это такой стресс для русского человека, что он начинает выдавать изобретения как из пулемёта. Чтобы отвлечься от мыслей о Родине, уходит в творчество и работу с головой.