Большая интрига
Шрифт:
Она отошла от окна и пошла готовиться. Она ощущала какую-то неопределенную, необъяснимую тревогу. Ведь она была так доверчива еще день назад! Неужели этот ночной визит майора поверг ее в такое состояние?
У нее было такое впечатление, будто она впервые увидела вещи в их истинном свете. Если еще накануне она была уверена в своем праве, убеждена, что почтенные люди города и честные люди, входящие в Совет, не могли поступить иначе, кроме как утвердить ее в должности губернатора, то теперь ей казалось вполне возможным, что этой ночью могли иметь место различные махинации и маневры. Разве визит Мерри Рулза не был одним из этих маневров? Что скрывалось за этим визитом? Что замышлялось?
Сейчас она была недовольна собой и ругала себя за то, что так резко обошлась с ним. Она нажила себе врага и серьезного: он же председатель Совета! Человек, который будет руководить прениями! Ах, до чего же она оказалась негибкой, грубо оттолкнув его, отняв всякую надежду у человека, которому хотелось так надеяться!
Тогда она призвала на помощь всю свою волю, всю хитрость, сказав себе, что Бог не покинет ее, потому что она не для себя требовала, а для сына. Именно это она и должна была сказать на заседании Совета.
Мари положила перед собой гребень, румяна и долго смотрела на себя в зеркало. Несмотря на свое осунувшееся и побледневшее лицо, она нашла, что еще очень красива. Мари знала, что красота, ее зрелая красота в полном расцвете сил, когда горячая кровь играет в жилах, как у молодых, явится серьезным и даже главным козырем в глазах собрания мужчин, большая часть которых не раз окидывала ее восхищенным взглядом.
Дом понемногу просыпался. До нее доносился стук дверей, посуды, затем она услышала визгливые крики и узнала в них голоса Сефизы и Клематиты.
Нельзя было терять ни минуты.
Прием Высшего Совета в Горном замке требовал полной перестановки мебели в салоне, где должно состояться заседание. Это было самое большое и прохладное помещение. В нем можно было не только поставить столы, но и много стульев, хотя и было оговорено, что почетные люди города, не входящие в Совет, могут тоже присутствовать на дебатах и, если им не хватит места, им придется постоять.
Как настоящий хозяин дома, шевалье де Мобрей, не спросив ни мнения Мари, ни чьего-либо другого, руководил расстановкой мебели. Для этого он позвал негра Кинкву, настоящего геркулеса, Сефизу и Клематиту. Он давал указания, заставляя переделывать то, что приказал сделать несколько минут назад, возвращаясь к внезапно возникшей идее. Он ни на минуту не забывал, что Мари должна предстать в самым выгодном для нее свете.
Накануне шотландец был поражен царственным достоинством Мари, говорящей, стоя на верхней ступеньке лестницы, обращаясь к Мерри Рулзу, Пленвиллю и Байярделю. Казалось, что в ее поведении и позе было что-то театральное. Он говорил себе, что Мари должна предстать перед Советом внизу этой лестницы, а члены Ассамблеи будут находиться напротив нее, в глубине салона, сидя за столами, расставленными полукругом Рулз и другие обязательно вспомнят ее внезапное появление накануне. Впечатление от этого еще больше усилится.
Когда приготовления были закончены, Мобрей приказал служанкам принести напитки из соков фруктов, собираемых на острове. Они наполнили большие кувшины ромом и французским вином, затем принесли за куски с острыми специями, возбуждающими жажду.
Когда все было закончено, Реджинальд заглянул к Луизе де Франсийон.
Она одевала осиротевшего ребенка, казавшегося со всем маленьким в черной одежде, наскоро сшитой для церемонии. Ребенок, видимо, еще не осознавал, что происходит, и то, что готовилось, казалось ему игрой. Реджинальд дал ему небольшой урок достаточно строгим голосом, наказав ему вести себя скромно, не произносить ни одного слова до тех пор, пока его о чем-нибудь не спросит какой-нибудь из членов Совета или мать, при этом отвечать как можно короче. После этих наставлений он отправил Жака в его комнату, а сам, повернувшись к Луизе, сказал с улыбкой на устах:
— Надеюсь, что все пройдет хорошо, не так ли? Вы устали, друг мой! Ничего, зато потом отдохнете. Вы этого вполне заслуживаете.
Она не разделяла его веселости, не сводя с него влюбленных глаз, в которых был также и упрек.
— Реджинальд, — сказала она нежным голосом, — вы отлично знаете, что этой ночью я не спала. Мне надо было сшить одежду, а вы даже не зашли ко мне.
Уловив упрек в ее голосе, Реджинальд с уверенностью ответил:
— О! У меня было столько дел, Луиза! Вы думаете, что на Совет можно прийти просто так, не обсудив заранее того, что надо будет сказать?
— Думаю, что вы правы. Но хотя бы на несколько минут! Я думала, что вы придете, услышав, как открываются наружные ворота.
— Этой ночью? — осторожно спросил он, скрывая свое удивление. — Наружные ворота? Входная решетка, вы хотите сказать?
Она утвердительно кивнула головой и добавила:
— Я все время прислушивалась. Мне так хотелось, чтобы это были вы. Но я была страшно разочарована, это был всего лишь майор Мерри Рулз.
На этот раз удивление Мобрея было так велико, что он потерял всякую осторожность.
— Черт побери! — воскликнул он. — Вы говорите, что Мерри Рулз был здесь этой ночью? Почему же я ничего не слышал? А что ему было надо?
— Он попросил позвать мою кузину. Демарец не спал и открыл ему.
Реджинальд нервно прошелся по комнате, о чем-то задумавшись. Потом снова подошел к Луизе и вкрадчиво спросил:
— И Мари приняла его? Где? О чем они говорили?
— Не знаю. Он подождал ее в салоне. Мари так устала, что не хотела к нему спускаться. Но Демарец добился своего, и она спустилась в салон к майору. Я, правда, не знаю, о чем они говорили, потому что была страшно разочарована, что это были не вы.
— И долго длился разговор? — настойчиво спросил он.
— Не помню. Но в какой-то момент мне показалось, что они ссорятся. До меня долетали обрывки их разговора, потому что иногда они говорили слишком громко. Но я не поняла, о чем. А потом они стали говорить тише.
Она подошла к нему и улыбнулась. Луизе хотелось сменить тему разговора и перейти к другому, более близкому ее сердцу. Желая обнять его, она раскрыла объятья и сказала:
— Это нелюбезно с вашей стороны покидать меня. Вы хорошо знаете, Реджинальд, что я живу только ради вас, дышу, думаю, существую только ради вас, и если мы сейчас расстанемся, я умру.