Большая книга психики и бессознательного. Толкование сновидений. По ту сторону принципа удовольствия
Шрифт:
При наличии всех этих причин забывания становится поистине удивительным, как отмечает сам Штрюмпель (Str"umpell, 1877), что так много сновидений все же сохраняется в памяти. Непрекращающиеся попытки авторов найти общие закономерности припоминания сновидений равносильны признанию того, что и здесь тоже что-то остается загадочным и неразрешенным. Совсем недавно были вполне обоснованно выделены отдельные особенности припоминания сновидений, например, что сновидение, которое утром человек считает забытым, в течение дня может всплыть в памяти благодаря какому-либо восприятию, случайно соприкоснувшемуся с – все же забытым – содержанием сновидения (Radestock, 1879, Tissi'e, 1898). Воспоминание о сновидении подлежит, однако, ограничению, существенно снижающему его ценность для критического рассмотрения. Можно усомниться, не искажает ли наша память, опускающая так много в сновидении, то, что она сохранила.
Эти сомнения в точности репродукции сновидения высказывает также Штрюмпель (Str"umpell, 1877):
Особенно категорически высказывается Йессен (Jessen, 1855, 547): «Кроме того, однако, при исследовании и толковании связных и последовательных сновидений необходимо особо принимать во внимание то, пожалуй мало учитывавшееся до сих пор обстоятельство, что с истиной почти всегда дело не ладится, ибо мы, вызывая в памяти приснившийся сон, сами того не замечая и не желая, заполняем и дополняем пробелы в образах сновидения. Редко связное сновидение бывает настолько связным и, возможно, вообще никогда таким не бывает, как это нам кажется в воспоминании. Даже самый правдивый человек едва ли способен рассказать приснившийся сон без каких-либо добавлений и прикрас: стремление человеческого разума видеть все во взаимосвязи настолько велико, что, вспоминая в известной степени бессвязное сновидение, он невольно восполняет недостаток связности».
Чуть ли не переводом этих слов Йессена звучат следующие замечания В. Эггера (Egger, 1895), несомненно все же сделанные им самим: «…l’observation des r^eves a ses difficult'es sp'eciales et le seul moyen d’'eviter toute erreur en pareille mati`ere est de confier au papier sans le moindre retard ce que l’on vient d’'eprouver et de remarquer; sinon, l’oubli vient vite ou total ou partiel; l’oubli total est sans gravit'e; mais l’oubli partiel est perfide; car si l’on se met ensuite `a raconter ce que l’on n’a pas oubli'e, on est expos'e `a compl'eter par imagination les fragments incoh'erents et disjoints fourni par la m'emoire…; on devient artiste `a son insu, et le r'ecit p'eriodiquement r'ep'et'e s’impose `a la cr'eance de son auteur, qui, de bonne foi, le pr'esente comme un fait authentique, d^ument 'etabli selon les bonnes methods…» [23]
23
…Наблюдение за сновидениями имеет свои особые трудности, и единственный способ избежать ошибок в этой области – записывать содержание сновидения тотчас после пробуждения. В противном случае наступает забвение – либо полное, либо частичное. Полное забвение особой ценности не представляет, а частичное забвение коварно, ибо то, что не было забыто, мы, принимаясь впоследствии рассказывать, дополняем воображением, соединяя привнесенные фрагменты с сохранившимися бессвязными и отрывочными воспоминаниями. Рассказчик, сам того не сознавая, становится артистом. Он искренне верит в правдивость своего не раз повторяемого повествования и преподносит его как подлинный факт, полученный с помощью хорошего метода… (фр.). – Прим. пер.
Такого же мнения придерживается Шпитта (Spitta, 1882), который, по-видимому, предполагает, что уже при попытке воспроизвести сновидение мы привносим порядок в плохо связанные между собой элементы сновидения – «приводим элементы, существующие рядом друг с другом, в отношения последовательности и обусловленности, то есть добавляем процесс логического соединения, отсутствующий в сновидении»».
Поскольку у нас нет никакого другого контроля над правдивостью наших воспоминаний кроме объективного, а в сновидении, которое является нашим собственным переживанием и для которого мы знаем лишь один источник познания – воспоминания, он невозможен, то какова же тогда ценность нашего воспоминания о сновидении?
Д. Психологические особенности сновидения
При научном рассмотрении сновидений мы исходим из предположения, что сновидение является результатом нашей собственной психической деятельности. И все-таки готовое сновидение кажется нам чем-то чужим, в авторстве которого нам настолько мало хочется признаваться, что мы так же охотно говорим «Мне приснилось», как и «Я видел сон». Откуда берется эта «психическая чуждость» сновидения? После обсуждения нами источников сновидений мы, видимо, должны полагать, что она не обусловлена материалом, который попадает в содержание сновидения; он большей частью является общим для жизни в сновидении и в бодрствовании. Можно задаться вопросом, не вызывается ли это впечатление изменениями психических процессов в сновидении, и попытаться дать психологическую характеристику сновидения.
Никто так категорически не подчеркивал принципиального различия между жизнью во сне и в бодрствовании и не делал таких далеко идущих выводов, как Г. Т. Фехнер в своей книге «Элементы психофизики» (Fechner, 1889,
Что понимал Фехнер под таким перемещением психической деятельности, так и осталось неясным; и, насколько мне известно, никто не пошел тем путем, на который он указал своим замечанием. Анатомическое толкование в смысле физиологической локализации в мозгу или даже с точки зрения гистологических слоев коры головного мозга, наверное, исключается. Но быть может, когда-нибудь его мысль окажется плодотворной, если отнести ее к психическому аппарату, состоящему из нескольких встроенных одна в другую инстанций.
Другие авторы довольствовались тем, что выделяли ту или иную конкретную психологическую особенность сновидения и делали ее исходным пунктом последующих попыток объяснения.
Было справедливо отмечено, что одна из главных особенностей жизни сновидения проявляется уже в состоянии засыпания, и ее можно охарактеризовать как феномен, предваряющий сон. Согласно Шляйермахеру (Schleiermacher, 1862), наиболее характерным для состояния бодрствования является то, что мыслительная деятельность осуществляется в понятиях, а не в образах. Сновидение же мыслит преимущественно образами, и можно наблюдать, что вместе с приближением ко сну, по мере того как затрудняется произвольная деятельность, возникают непроизвольные представления, все без исключения относящиеся к разряду образов. Неспособность к такой мыслительной работе, которую мы воспринимаем как намеренную и произвольную, и постоянно связанное с этим распылением появление образов – вот две характеристики сновидения, которые при его психологическом анализе мы должны признать важнейшими особенностями жизни во сне. Относительно образов – гипнагогических галлюцинаций – мы уже знаем, что даже по содержанию они идентичны образам сновидения [24] .
24
Дополнение, сделанное в 1911 году: Г. Зильберер (Silberer, 1909) показал на прекрасных примерах, как в состоянии сна даже абстрактные мысли превращаются в наглядно-пластичные образы, выражающие то же самое.
Дополнение, сделанное в 1925 году: Я вернусь к этим данным в другой связи.
Следовательно, сновидение мыслит преимущественно зрительными образами – но не только. Оно оперирует также слуховыми образами и в меньшей степени впечатлениями, получаемыми от других органов чувств. Многое и в сновидении попросту мыслится или представляется (вероятно, также замещается остатками словесных представлений) точно так же, как в бодрствовании. И все же для сновидения характерны лишь те содержательные элементы, которые ведут себя как образы, то есть которые больше похожи на восприятия, чем на представления памяти. Оставив в стороне все хорошо известные психиатру дискуссии о сущности галлюцинаций, мы вместе со всеми компетентными авторами можем сказать, что сновидение галлюцинирует, что оно замещает мысли галлюцинациями. В этом отношении не существует никакого различия между визуальными и акустическими представлениями. Было замечено, что воспоминание о последовательности звуков, под которые человек засыпает, при погружении в сон превращается в галлюцинацию той же мелодии, а при пробуждении, которое может опять сменяться дремотой, вновь уступает место более слабому и качественно иному представлению в памяти.
Превращение представления в галлюцинацию является не единственным отличием сновидения от соответствующих ему мыслей в бодрствовании. Из этих образов сновидение создает ситуацию, оно представляет нечто как существующее в данный момент, оно драматизирует мысль, как выражается Шпитта (Spitta, 1882). Однако характеристика этой стороны жизни в сновидении будет полной только тогда, когда мы добавим, что в сновидениях – как правило, а исключения нуждаются в особом объяснении – человек не мыслит, а переживает, то есть полностью верит в галлюцинации. Критические сомнения, что, в сущности, ничего не переживалось, а просто мыслилось в своеобразной форме, то есть снилось, возникают только при пробуждении. Эта особенность отличает настоящее сновидение от дневных грез, которые человек никогда не спутает с реальностью.