Большая книга психики и бессознательного. Толкование сновидений. По ту сторону принципа удовольствия
Шрифт:
Следовательно, в зачатках и наметках дурных побуждений, которые в виде искушающих мыслей постоянно возникают в нашей душе, Хильдебрандт видит источник аморальности сновидений, и, по его мнению, эти аморальные элементы следует учитывать при нравственной оценке личности. Именно эти же мысли и такая же их оценка, как мы знаем, во все времена заставляла благочестивых и набожных людей обвинять себя в том, что они закоренелые грешники [53] .
Во всеобщем проявлении этих контрастирующих представлений – у большинства людей, причем не только в этической сфере – едва ли существуют какие-либо сомнения. Но их обсуждение порой было не очень серьезным. Шпитта (Spitta, 1882, 194) цитирует следующее относящееся к этой теме высказывание Целлера (Zeller, 1818): «Разум редко бывает организован настолько удачно, чтобы он всегда обладал полной властью и чтобы постоянное ясное течение его мыслей не прерывали не только несущественные, но и полностью искаженные и абсурдные представления; более того, величайшие мыслители жаловались на эту неприятную и раздражающую сумятицу представлений, ибо она нарушает их глубочайшее созерцание и их наисвятейшую и наисерьезнейшую умственную работу».
53
Небезынтересно
Более понятным психологическое положение этих контрастных мыслей становится из следующего замечания Хильдебрандта о том, что иногда сновидение дает нам возможность заглянуть в глубины и сокровенные уголки нашей личности, которые в состоянии бодрствования чаще всего остаются для нас закрытыми (Hildebrandt, 1875). Эту же мысль проводит и Кант в своей «Антропологии» (Kant, 1798) [54] , утверждая, что сновидения, по всей видимости, нужны для того, чтобы раскрывать нам скрытые склонности и демонстрировать нам не то, какие мы есть, а то, кем могли бы стать, будь мы воспитаны по-другому. Радешток (Radestock, 1879) говорит, что сновидение часто открывает нам только то, в чем мы не хотим себе признаваться, и поэтому будет несправедливо называть его обманчивым и лживым. Й. Э. Эрдманн (Erdmann, 1852, 115) утверждает: «Сновидение никогда не открывало мне, что нужно о ком-то думать; но как к нему я отношусь и что я о нем думаю – об этом, к моему великому удивлению, я уже несколько раз узнавал из сновидения». Точно так же считает И. Г. Фихте (Fichte, 1864, т. l): «Характер наших сновидений остается гораздо более верным отражением нашего общего настроения по сравнению с тем, что мы узнаем о нем путем самонаблюдения в бодрствовании» [55] . Наше внимание обращают на то, что проявление этих побуждений, чуждых нашему нравственному сознанию, является лишь аналогией с уже известным нам наличием в сновидениях других представлений, которых нет в бодрствовании или которые играют в нем незначительную роль, такими замечаниями, как у Бенини (Benini, 1898): «Certe nostre inclinazioni ehe si credevano suffocate e spente da un pezzo, si ridestano; passioni vecchie e sepolte rivivono; cose e persone a cui non pensiamo mai, ci vengono dinanzi» [56] и у Фолькельта (Volkelt, 1875): «Представления, которые почти незаметно вошли в бодрствующее сознание и которые, наверное, никогда не будут извлечены из забвения, очень часто сообщают о своем присутствии в душе через сновидения». Наконец, здесь будет уместно напомнить, что, по мнению Шляйермахера, уже засыпание сопровождается появлением нежелательных представлений (образов).
54
Очевидно, в данном труде такого не содержится.
55
Два последних предложения были добавлены в 1914 году.
56
«Некоторые наши желания, которые долгое время мы считали подавленными и угасшими, вновь пробуждаются, давно погребенные страсти получают новую жизнь; вещи и люди, о которых мы никогда больше не думали, вспоминаются нам».
«Нежелательными представлениями» мы можем назвать весь тот материал представлений, появление которого в аморальных, равно и в абсурдных сновидениях вызывает у нас отчуждение. Важное различие состоит только в том, что нежелательные представления в нравственной области позволяют усмотреть их противоречие нашим остальным ощущениям, тогда как другие просто кажутся нам чужеродными. До сих пор еще не было сделано ничего, что бы позволило нам устранить это различие благодаря более глубокому пониманию.
Какое же значение имеет появление нежелательных представлений в сновидении, какие выводы для психологии бодрствующей и грезящей души можно сделать из этого проявления по ночам контрастирующих этических побуждений? Здесь необходимо указать на новые разногласия и на новые различные группировки авторов. Пожалуй, мы не можем продолжить ход мыслей Хильдебрандта и его сторонников иначе, кроме как в том русле, что аморальным побуждениям и в бодрствовании присуща известная сила, которая сдерживается и не может проявиться на деле, и что во сне пропадает то, что, действуя подобно торможению, мешает нам замечать наличие этих побуждений. Таким образом, сновидение демонстрирует настоящую, хотя и не всю целиком, сущность человека и относится к средствам, делающим доступной нашему знанию скрытую часть души. Основываясь только на этом, Хильдебрандт (Hildebrandt, 1875) приписывает сновидению роль предостережения, обращающего наше внимание на скрытые нравственные дефекты нашей души подобно тому, как, по признанию врачей, оно может сообщить сознанию о незаметных дотоле телесных недугах. Также и Шпитта едва ли может прийти к иной точке зрения, когда указывает на источники возбуждения (Spitta, 1882), которые, например, играют важную роль в пубертате, и утешает сновидца: он сделал все, что было в его силах, если в бодрствовании вел добродетельный образ жизни и старался подавлять греховные мысли, как только они возникали, не давая им вызреть и проявиться на деле. В соответствии с этим воззрением, мы могли бы назвать «нежелательными» те представления, которые были «подавлены» в течение дня, и должны были бы рассматривать их проявление как чисто психический феномен.
По мнению других авторов, мы не вправе делать подобные заключения. По мнению Йессена, нежелательные представления в сновидении, равно как в бодрствовании, в лихорадочном состоянии и при других делириях, имеют «характер приведенной к покою волевой деятельности и до некоторой степени механического процесса воспроизведения образов и представлений вследствие внутренних побуждений» (Jessen, 1855). Далее, аморальное сновидение говорит о душевной жизни сновидца только то, что он когда-то каким-либо образом получил знание о данном содержании представления, которое совсем не обязательно должно быть его собственным душевным побуждением. При чтении другого автора, Маури, могут зародиться сомнения, не приписывает ли и он тоже сновидению способность разлагать душевную деятельность на ее компоненты, вместо того чтобы непланомерно
57
«Именно наши наклонности заставляют нас говорить и действовать вопреки нашей совести, которая нас не удерживает, хотя и может предупреждать. У меня есть недостатки и порочные склонности; в бодрствовании я стараюсь с ними бороться, и часто мне удается не уступить им. Но в моих снах я всегда поддаюсь им или, точнее, действую под их влиянием, не испытывая ни страха, ни угрызений совести… Очевидно, образы, возникающие передо мной и составляющие сновидение, подсказываются мне теми побуждениями, которые я чувствую и которые моя отсутствующая воля даже не пытается подавить» (фр.). – Прим. пер.
Если верить в способность сновидения раскрывать действительно существующее, но подавленное или скрытое моральное предрасположение сновидца, то более четкого выражения этой позиции, чем у Маури (ibid., 165), найти трудно: «En r^eve l’homme se r'ev`ele donc tout entier `a soi-m^eme dans sa nudit'e et sa mis`ere natives. D`es qu’il suspend l’exercice de sa volont'e, il devient le jouet de toutes les passions contre lesquelles, a l’'etat de veille la conscience, le sentiment d’honneur, la crainte nous d'efendent» [58] . В другом месте он также находит точные слова (ibid., 462): «Dans le r^eve, c’est surtout l’homme instinctif qui se r'ev`ele… L’homme revient pour ainsi dire `a l’'etat de nature quand il r^eve; mais moins les id'ees acquises ont p'en'etr'e dans son esprit, plus les penchants en d'esaccord avec elles conservent encore sur lui d’influence dans le r^eve» [59] . Затем в качестве примера Маури рассказывает о том, что в своих снах он нередко представал жертвой как раз того суеверия, с которым яростнее всего боролся в своих сочинениях.
58
«Во сне человек проявляет себя во всей своей наготе и природном убожестве. Как только он перестает проявлять свою волю, он становится игрушкой всех тех страстей, от которых в бодрствовании его охраняют совесть, чувство чести и страх» (фр.) – Прим. пер.
59
«Во сне проявляется инстинктивный человек… Во сне он словно возвращается к своему природному состоянию; но чем менее глубоко в его душу проникли приобретенные идеи, тем большее влияние на него сохраняют во сне наклонности, которые с ними не согласуются» (фр.). – Прим. пер.
Однако ценность всех этих проницательных замечаний для психологического понимания жизни во сне подрывается у Маури тем, что в столь правильно подмеченном им явлении он видит только доказательство automatisme psychologique [60] , который, по его мнению, господствует в жизни во сне. Этот автоматизм он понимает как полную противоположность психической деятельности.
В одном месте «Очерков о сознании» Штрикера (Stricker, 1879) говорится: «Сновидение состоит не только из иллюзий; если, например, человек во сне боится грабителей, то, хотя эти грабители воображаемые, страх все же реален». Он обращает наше внимание на то, что развитие аффекта в сновидении не допускает оценки, которая достается остальному содержанию сновидения, и перед нами встает вопрос: какой из психических процессов во сне реален? То есть: какой из них может претендовать на включение себя в состав психических процессов бодрствования?
60
Психологический автоматизм (фр.). – Прим. пер.
Ж. Теории сновидения и его функции
Суждение о сновидении, в котором предпринимается попытка с некой точки зрения объяснить как можно больше его особенностей и вместе с тем определить связь сновидения с более широкой областью явлений, можно назвать теорией сновидения. Отдельные теории сновидения различаются тем, что они выдвигают на передний план ту или иную характеристику сновидения и привязывают к ней свои объяснения. Из теории не обязательно можно сделать вывод о некой функции, то есть о пользе или каком-либо ином эффекте сновидения, но наше мышление, привыкшее ориентироваться на телеологию, будет все же предпочитать те теории, в которых рассматриваются функции сновидения.
Мы познакомились уже с несколькими представлениями о сновидении, которые в этом смысле более или менее заслуживают названия теории. Вера древних людей, что сновидение ниспосылается богами, чтобы направлять поступки людей, была настоящей теорией сновидения, которая давала ответы на все относящиеся к нему вопросы. С тех пор как сновидение стало объектом биологического исследования, мы знаем многочисленные теории сновидения, но среди них встречаем также и далеко не совершенные.
Если не претендовать на полноту, то можно дать следующую классификацию теорий сновидения, основанную на представлениях о мере и характере психической деятельности во сне.
1. Теории, как, например, теория Дельбёфа (Delboeuf, 1885), допускающие, что в сновидении продолжается вся психическая деятельность, совершавшаяся в бодрствовании. Согласно эти теориям, душа не спит, ее аппарат остается сохранным, но, оказавшись в условиях, отличающихся от состояния бодрствования, при нормальном функционировании она неизбежно будет давать иные результаты, чем в бодрствовании. Здесь возникает вопрос, способны ли эти теории вывести отличия сновидения от мышления в бодрствовании исключительно из условий состояния сна. Кроме того, здесь нет подхода к функции сновидения; непонятно, зачем человек видит сны, почему сложный механизм душевного аппарата продолжает действовать даже тогда, когда он оказывается в условиях, на работу в которых, он, по всей видимости, не рассчитан. Единственно целесообразными реакциями остаются сон без сновидений или пробуждение при наличии нарушающих сон раздражителей вместо третьей реакции, реакции в виде видения снов.