Большая книга ужасов 2012
Шрифт:
– Привет, погорелые! Посетитель к вам. Давай заходи, мальчик, тут они все, – позвала она кого-то.
В палату вошел Сашка, а Лида вышла.
Получилась то ли картина «Не ждали», то ли «Явление Христа народу». Никто не знал, что делать. Первым поднялся с кровати Череп, подошел, протянул Сашке руку:
– Здорово, амиго! Проходи, гостем будешь.
– Привет. – Сашка сдержанно тряхнул его лапу. Череп вернулся к своей койке, открыл тумбочку и вытащил оттуда мобильник.
– Держи. Твой. Ну и это… извини, брат.
Сашка взял мобилу, оглядел всех троих. Сява уставился на свои тапочки, Шрек неуверенно улыбнулся, поглаживая кота, а Череп смотрел в окно.
– Ты, того, Санек, правда, извини… А если что – звони. Я тебе номер свой забил. Мало ли, всякое бывает.
– Лады, – кивнул Сашка, хоть и знал – никогда он ему не позвонит. И Череп, похоже, это знал.
Когда их всех привезли в больницу, Сашку с Вегой сгоряча тоже чуть не упекли на неделю в ожоговое отделение (и почему-то Сашку совсем не удивило, что Шрек и Сява уже парились там).
Но они легли сюда только на одни сутки, потом Вега взбунтовалась, а Сашка – с ней за компанию. У него, по сравнению с остальными, оказалась чистая ерунда – ладонь вся в страхолюдных пузырях да небольшое отравление дымом, так врачиха сказала.
В больнице им первым делом, после всяческих лечебных процедур, пришлось долго и нудно объясняться с ментами, объяснять им, как они оказались в лесу. Версию заранее предложила Вега: пошли, мол, вчетвером, всей ордой, к озеру – с ночевкой, обратно решили срезать путь – и заблудились в дыму. Версия эта прокатила, придираться к ним не стали. Лес, оказывается, загорелся в ту жуткую ночь сразу во многих местах, большой пожар начался вдали от Гремячки, так что власти грешили на туристов, бросивших на землю окурки. Въедливо спрашивали – не встретили ли они в лесу кого-нибудь подозрительного? Сашка лишь округлял в ответ глаза и наивно хлопал ресницами, так что «дяденьки полицейские» быстро от него отстали.
С мамой оказалось и проще, и тяжелее. Она почти ни о чем не спрашивала, только много плакала и взяла неделю отгулов. И за руку его держала все время. И вздрагивала, когда он к дверям подходил.
Мама его и забрала из больницы на следующий день, клятвенно пообещав врачам менять сыну повязки. Вегу хотели было замуровать в больнице надолго, но она уперлась, заявила, что все равно сбежит, уж лучше пусть ее отпустят по-хорошему. И на перевязки ходить отказалась – мол, дома ей всё в лучшем виде перевяжут. Врачиха повозмущалась, повздыхала, сердясь на упрямую девчонку, поговорила с ее бабкой – и отпустила. Сашке показалось, что Вегу тут хорошо знают, поэтому так легко и согласились ее выписать – «под вашу ответственность». Видно, она из этой больницы уже сбегала.
Сейчас он дышал въедливым больничным запахом – смесью йода, хлорки, еще какой-то гадости, – и его нестерпимо тянуло на улицу, на свежий воздух. Права Вега, день в больнице – все равно, что месяц на воле. Сяве, Шреку и Черепу он не сочувствовал, но и зла на них больше не держал. Просто видеть их лишний раз не хотел. Это Вега его сюда отправила – «проведать» их. Сказала, что долги надо отдавать, ну, он и пошел. Вега в таких делах разбиралась лучше него.
– …Девчонке своей привет передавай. Она в какой школе, кстати?
– В первой, – буркнул Сашка. – Только ее там нет никогда, можешь не искать. Она на домашнем обучении.
– А номерок подкинешь?
– У нее мобильника нет, – нагло соврал Сашка.
Вега произвела на Черепа неизгладимое впечатление. Когда она в первый раз пришла к ним в палату – договариваться о версии для полиции, Череп заметно стушевался. Таращился на девчонку из-под повязки на лбу и помалкивал в тряпочку. А ведь раньше без его разрешения никто и вякнуть не смел. А эта рыжая только глянула на него пару раз, как бритвой, глазами полоснула – вжик, вжик! – и он сразу притих в уголке.
После пожара Сашка с Вегой виделись только урывками. Мама, прежде чем отпустить его на улицу, тысячу и один раз спрашивала, куда он идет и зачем. Впутывать в это Вегу ему не хотелось, тем более, подозрений тогда не оберешься – еще бы, та самая девочка, с которой он был в лесу!
Зато по скайпу они переписывались, перекидывались ссылками на фильмы, фотками, музыкой, просто болтали по ночам. Сашка до сих пор спал в маминой комнате, а комп перетащил в кухню. Нет, он больше не боялся засыпать в одиночестве. Но теперь мама пугалась, когда в полусне не нащупывала его под своим боком. А ради мамы чего только не потерпишь? Ради мамы он и в шкафу готов был ночевать.
Сегодня Вега прислала ему туманное сообщение: «Полнолуние, самое время». Полнолуние, так полнолуние, Сашка не спорил. Он в этой магии – ни в зуб ногой, а она в ней ориентировалась, как ведьма в черных кошках. К тому же и мама ночью будет на дежурстве, очень все удачно.
– …Ну, ты обнаглел, пацан! – фыркнул Череп с восхищением. – Так и надо, молоток! В первой школе, говоришь, она учится? Кто там у нас в первой?
– А как там поживает Бита? – вероломно спросил Сашка, чтобы сменить тему. Биту они все старались не вспоминать… уж очень страшно было.
Конечно, он получил по заслугам. Но когда Сашка мысленно видел его серое лицо, лопнувшую кожу, красное, сочащееся кровью мясо, ему резко становилось плохо. Теперь он понимал Вегу. Нельзя мучить живое. Потому что от этого больно всем. Если ты нормальный человек – тебе тоже будет больно. Даже если мучается твой враг.
Вот Сашка и носил в себе эту боль, словно клубок колючей проволоки или сгусток свернувшейся черной крови.
– Бита… – Череп, похоже, тоже не горел желанием вспоминать бывшего друга. Все-таки Череп Биту бросил… умирать бросил, если честно. Но Вега об этом молчала, и Сашка, глядя на нее, молчал тоже.
– Бита в Петрозаводске, все там же. Состояние, типа, стабильное. Но… сам понимаешь. Стабильно плохое. У него там и ожоги, и болевой шок. И еще… Я слышал, наша главная говорила, – с мозгами у него чего-то, не то кислородное голодание, что ли? В сознание он не приходит. В отключке. Но, типа, надежда еще есть.
– Ясно… – Сашка не почувствовал ни радости, ни тоски – ничего. Только колючка царапнула по сердцу и улеглась на прежнее место. Будто камень в болото бросили – бульк! – и темные круги пошли по темной воде.