Большая книга ужасов 2015 (сборник)
Шрифт:
– Жаль, что у него нету мобильника, – в сотый раз вздохнула Ника.
– Жаль… – согласилась Тишка. – Но ты точно пойдешь сегодня?
– Спрашиваешь! Чертов день, почему еще не вечер?! Я не доживу, Тишка, я хочу к нему прямо сейчас! И он еще сказал… Погоди, ты ж не в курсе!
– Чего?
– Черный…
Ника осеклась. Тишка ничего не знала про Черного. Она знала, конечно, что Ника наткнулась в подъезде на жертву несчастного случая. И только. В самом начале этой истории Ника пряталась даже от нее. А потом появился Лев. Ладно, теперь она расскажет Тишке все. Теперь можно.
Но подруга уже нехотя выбралась из кресла:
– Бабушка ждет, пора
– Почта, о черт! Я не спросила, во балда!
– Но ты сегодня спроси обязательно. Если срастется.
– Думаешь, может не срастись?
– Нет, я не о том… Он придет, конечно придет. Я в том смысле, что вдруг форс-мажор. Ты опять заболеешь, или его родители не отпустят, понимаешь?
– Ой, молчи, молчи, я с ума сойду!
– А помнишь, мы с тобой решили, что сходить с ума из-за мальчишек не будем?
– Да, помню… Но какой он мальчишка? Он марсианин, Тишка. Глаза у него серебряные. Эльф. Настоящий эльф.
– И шестикрылый серафим на перепутье мне явился.
– Ладно, погоди, тебе тоже какой-нибудь шестиногий встретится.
Смеясь, они вышли на крыльцо. Тишка побежала к бабушке, а Ника задержалась. Музыкалку окружал огромный пустынный двор, дальше парковка, еще дальше – улица, скрытая за деревьями. Тут, между облупленных серых колонн, часто бегали музыкальные мальчики с тонкими длинными пальцами. А ступеньки спускались прямо к вечной луже с вечно мокрыми голубями. Скорей бы лето, каникулы, конец учебы… Мама хотела услать ее в лагерь, но теперь, когда Лев… вдруг он будет в городе? Как много нужно у него спросить, как много рассказать, как бы все это не расплескать, не растерять, как вообще дожить до вечера, до которого – ууу! – еще полдня!
Она спустилась вниз, достала наушники.
«А у малиновой девочки взгляд откровенней, чем сталь клинка-а-а…» – загрохотал в наушниках Егор Летов.
Какая депрессуха!
– Цивилизация построила июль, на черных пальцах желтая смола, и близко осень, и на асфальте мертвая пчела-а-а…
И она недавно это слушала? Не-е-ет – срочно сменить весь лист! Пусть будет самба и африканские танцующие барабаны.
Она покопалась в настройках, и вскоре в наушниках зацокала латина.
Ника мимолетно улыбнулась музыкальным мальчикам, они помахали ей нотами. В сером воздухе висела кисельная морось. Пахло дождем. А на самом деле, конечно, пахло солнцем. Просто никто этого не чувствовал, кроме нее.
– Ангелиночка, я гезетку забыла купить, ты ступай, ступай, а я до киоска.
– Бабушка, может, я сбегаю?
– Да что ты, что ты! Не кушала еще, иди, иди. На музыке-то вашей полдня держат, разве ж так можно? Я там суп уже перелила из кастрюльки, обязательно чесночку порежь, инфекция кругом, весна, а ноги-то у тебя не мокрые, часом?
– Да сухие у меня ноги, бабуля! И чеснок я терпеть не могу.
– Что значит «не могу», в нем витамины, фитонциды, ты знаешь, сколько сейчас заразы по городу ходит?
– Ой, бабушка, смотри, Мария Федоровна из подъезда вышла!
– А, ну беги-беги, а я пойду газетку-то возьму…
Бабушка пошла на сближение с Марией Федоровной, а Тишка свернула в свою подворотню. Есть она совсем не хотела. Она хотела думать про Нику и ее марсианина. Первая любовь – и сразу серафим. Шестикрылый. На крыше. Может, вправду судьба?
Во дворе, перекопанном из-за очередного ремонта, громоздились кучи земли и колотого
Зачем-то Тишка свернула именно туда.
За лентами в асфальте темнела круглая дыра, рядом покоилась крышка канализационного люка.
В детстве ее всегда волновали люки. Что там, внутри? Вдруг лесенка, ведущая в подземелье? На берег тайного подземного моря? Тишка подошла, отчего-то на цыпочках, заглянула…
…там плавал мертвый ребенок.
Она отшатнулась. Тут же качнулась обратно…
Кукла. Просто кукла.
Большая кукла с оторванной рукой покачивалась в черной воде. Кукла медленно поворачивалась, поднимая едва заметную рябь. Показался круглый бессмысленный глаз, фиолетовые волосы медленно колыхались вокруг.
Ее накрыла черная тень.
Тишка отшатнулась второй раз.
Лихорадочно огляделась.
Тихий, сумрачный, пустой двор.
Она пошла, а потом побежала к своему подъезду.
В черном колодце медленно кружилась кукла с оторванной рукой.
Ника больше не бегала по лестнице.
Площадка внизу, где она встретила Черного, все еще пугала ее.
Поэтому она ездила в старом, дряхлом, с двойными металлическими дверями, крошечном лифте. Такие, наверно, еще неандертальцы строили. Вообще-то, она лифт терпеть не могла. В детстве застряла в нем и до сих пор помнила, как в шахте что-то зловеще поскрипывало и подвывало. Но лучше старый, завывающий, как безумная ведьма, лифт, чем лестница, в конце которой всегда маячит тот самый пролет, а дальше – та самая площадка. Нет уж, лучше лифт.
На дворе было пасмурно и неожиданно людно. Толпа соседок-пенсионерок негромко гудела. Когда Ника подошла к подъезду, все уставились на нее, будто чего-то ждали, а потом снова повернулись друг к другу.
– Собрание, что ли? – обратилась она к тете Любе, соседке снизу.
– Маргарита померла, кошатница, царствие небесное. Выносить сейчас будут.
– А говорят, кошки-то, кошки ее! Вот жу-уть, – многообещающей скороговорочкой подхватила невысокая бабулька в неожиданно яркой адидасовской спортивке и платочке. – Говорят… – тут она зыркнула по сторонам выцветшими глазками, – покойницу ведь того… загрызли! Пришли когда, дверь открыли, а они как прыгнут с нее, а лица половины нету. Дыра красная. Кошки! Взбесились все.
– Да что вы ерунду городите, – вмешалась женщина с четвертого. – Из-за кошек ее и нашли, мне вон Капитолина Ильинична сама рассказала, а у нее брат как раз и нашел. Он на работу раньше всех уходит, сами знаете, вот в шесть утра спускался, а кошки на площадке вертелись. Да одна ему прямо под ноги, а остальные там мяучат под дверью. И как-то одна черная прямо прыгает на него, прямо прыгает. Пройти, значит, не дает. Он ее ногой-то пихнул, а тут вторая, третья, он попятился… А они – к двери, к двери, а из-за двери другие воют. Тут он понял – дело нечисто, говорит, чуть не убег, страх его взял. Но все же дверь толканул, а оттуда как бросились кошки ее, но не убегают, а все по площадке – шасть, шасть. Он тут хоть и оробел, а мужчина все-таки видный, внутрь заглянул – а она и лежит в коридорчике, ногами к нему, головой вот эдак в кухню. А кошки сидят и смотрят, а которые по коридору туда-сюда, туда-сюда – и мяучат, будто плачут… Вот тут он за сердце и схватился. «Скорую» ей вызвал, а и самому ему врач укол делал.