Большая Красная Кнопка
Шрифт:
Егор скрипнул зубами.
– Пружину перетягивают, часы начинают идти быстрее, быстрее, они начинают подпрыгивать на столе, потом раз – и перескакивают через эту секунду.
Как-то Егор на будильниках заморочен, наверное, раньше точно был бы часовщиком. Чинил бы часы, его бы все уважали.
– И они сошлись.
Егор хрустнул пальцами.
– А если… Если у них там тоже? Если они тоже перекрутили пружину? Как и мы? И все это совпало! Тот мир, китайский, и наш, они зацепились друг за друга и стали вращаться уже вместе. Образовался переход,
Егор топнул ногой.
Похоже. На правду. Будильники умеют убеждать. Они, эти ученые, хотели как лучше. Построили Нижнее метро, запустили его, оно заработало. Но не так, как они хотели. Это привело к катастрофе. Китайский мир ворвался в наш и изуродовал его…
А вдруг и наш мир тоже? Проник в чужое пространство? Туда, к ним?
Я представил, как какой-нибудь наш коркодил с северных болот прорвался в их мирные воды и не нашел себе в них врага, размножился в сытных мутных заводях, сожрал тамошних… каких-нибудь коркодилов и зажил хорошо. Его стало много, и китайцы, прежде любившие плескаться на своих безопасных отмелях, попали в сложное положение. Потому что коркодил за день троих слопает.
И другие тоже. Волки, медведи, змеи. Для китайцев они, наверное, выглядят настоящими чудищами…
Ну и что?
Что это объясняет? Да, судя по всему, китайцы и есть пришельцы. И что дальше? То есть они, конечно, никакие не китайцы, а просто пришельцы, сами по себе, с другой стороны. Изучают нас, приглядываются. Отпустили почему? Не боятся потому что. Они нас совсем не боятся. Как-то раз сопливый Ной сдуру наловил леммингов, посадил их в пятилитровую бутылку с испытальскими целями, а на следующий день они ему надоели – верещали громко слишком. Так он их не стал убивать. Не стал топить, не стал на костре поджаривать, не стал дымом травить, отнес на поляну – и вытряхнул. Где он, а где лемминги…
Короче, с китайцами пока непонятно. Разгадка, которая не разгадывает ничего, только больше запутывает, и башка трещит – слишком много думаю, слишком много не понимаю. Мне бы ума побольше. Чувствую – что-то не то с этими пришельцами, не зря они здесь, совсем не зря, только ухватить не могу, не получается, ускользает…
– А почему… Почему мы на китайцев… В общем, как-то похожи… – Егор поморщился. – А их животные… погань то есть… на наших нет?
– Это совсем просто, – ответил я. – Всех, у кого есть душа, Господь творил по своему образу и подобию. С мелкими отличиями. А все остальные сами такими сделались, разными. Гадскими и погаными. Ясно?
– Ясно. Только все-таки.
– Все-таки потом, – оборвал я.
Разберемся и с китайцами, никуда не денутся, не китайцы сейчас главное. Найти собаку, вот. Выход там, где серебристая собака. Закрыть прореху.
– Где эту собаку сейчас найдешь… – сказал грустно Егор. – Да еще серебряную… Эх…
Не хочет искать собаку, по слону соскучился.
– Найдем, – заверил я. – Это проще простого. По весне, не сейчас, конечно. Сейчас, наверное, лучше действительно в слона.
– Да-да, – обрадовался Егор. – Надо дров запасти, воды…
– Есть охота, – сказал кто-то.
Я не понял, кто.
– Есть охота, – повторил голос. – Рыбинск, ты что, не слышишь?
– Слышу.
Я слышу! Мне хотелось заорать, завопить что было сил, но я промолчал. Чтобы не спугнуть удачу.
– Так организуй, рыбец. Если вы собаку там поймали, сразу скажу – я собаку жрать не стану, я не из леса. И китайцев не стану, они заразные… Такое впечатление, что я сто лет не ела… Почему?
– Бывает, – ответил я.
– Недоговариваешь, рыбоедина. Ладно, разберемся.
Я улыбнулся.
Впервые за последнее время мне стало спокойно. Все вроде бы не так уж плохо. Выздоравливаю. А теперь точно поправлюсь. Смогу ходить. Видеть.
– Что это за мелкий урод с тобой? – спросила Алиса. – Брата себе, что ли, выписал? Это он тебе ухо отгрыз? Он тоже из Рыбинска?
– Почти. Из Слоняево.
– Слюняева? Не слышала про такое… Хотя очень похож. Мне кажется, я его где-то видела уже, ухогрыза этого…
– Это дежавю.
– О! – Алиса покачала головой. – Я гляжу, ты слов умных понабрался… А я где была?
Не помнит? Или прикидывается?
– На тебя покрышка упала, – ответил я. – Сверху – бац – и прямо по мозгу. Сотрясение образовалось. Потеря памяти.
Алиса почесалась еще громче. Егор молчал. Наверняка на нас смотрел.
– Ага, – подтвердил я. – Покрышкой – бац, голова не помнит.
– Мрак, – сказала она. – Что-то я тебе совсем не верю, рыбец, ты просто редкий брехун, я всегда это знала. Надеюсь, ты не воспользовался моей беспомощностью?
Алиса ухмыльнулась. Я не видел, но она ухмыльнулась.
Зубы пожелтели. Пока Алисы не было, зубы у нее пожелтели. Волосы отросли и сбились в космы, ногти обломаны, а те, что не обломаны, грязны и заскорузлы. Вид просто страшный, хорошо, что я не вижу.
– Ты точно… – Алиса подмигнула. – Ну это, не безобразничал?
– Дура. Полная и бесповоротная.
– Ага, бесповоротная… Что-то я чешуся… Помнится, у тебя, Рыбинск, была куча блох, ты их все время жарил и жрал… Ничего омерзительнее в жизни не видела. Жареные блохи, это ужасно… Дэв…
– Что?
– Я что-то ничего не помню, а? И чешусь.
– Мы все чешемся, – ответил я. – Образ жизни такой.
– Воды горячей, что ли, нет? – поморщилась она. – Смотри, Рыбинск, покроемся коростой…
– Будем как коростель, – сказал я.
Алиса хихикнула.
– Коростель… Нравится мне это слово, надо запомнить его. У нас коростель какой водится?
– Нет вроде.
– Ясно. Дэв, ты, кажется, жениться хотел? Как успехи?
Я пожал плечами. Как успехи? Никак. Какая уж там женитьба, еле живой, а теперь еще и без пальцев. И не вижу.