Большая родня
Шрифт:
— Свирид, тебя срочно вызывает начальство. С уезда приехали.
— Не слышал, зачем? — обеспокоенно спросил, идя за винтовкой.
— Не слышал. Но, видно, дело снова в бандитизм упирается. Прямо нет тебе ну никакого покоя. То Шепель, то Галчевский, то черт, то бес, гром бы их на битой дороге навеки прибил. Ну сколько мы еще будем мучиться?
Грустные глаза Тимофея сузились, прояснились глубокой человечной улыбкой:
— «Пакуль врагов не доканаем», — даже интонацию красноармейца перехватил.
Свирид Яковлевич расхохотался и ударил Тимофея по плечу.
— Ай ловко ты… Кто к нам прибыл? — обратился до Бондаря.
— Анастас Донелайтис. Значит, дело серьезное.
— Анастас приехал? Да, он спроста не прилетит.
— А я о чем говорю?
Анастас Донелайтис заведовал уездным земотделом. В 1919 году, когда Литовская советская республика была задушена Антантой и кайзеровским сапогом, раненный Анастас с группой коммунистов пробился в Петроград. Лечь в госпиталь отказался наотрез, и тогда Военный революционный комитет послал его на юг во главе продотряда, состоящего исключительно из балтийских матросов. Снова ранение, потом черниговские леса, борьба с петлюровцами, рейд в щорсовских рядах вплоть до Винницы и еще одна рана.
На Подолье пришлось долго отлеживаться — открылись плохо залеченные рубцы, заныли, заскрипели пробитые кости. Сяк-так подлечившись, опираясь на палку, заковылял Анастас в губпартком. Перед высоким домом приткнул за чугунное ограждение свою палку и, стараясь, чтобы походка была ровной, пошел в секретариат. Но в губпарткоме ему сразу испортили настроение:
— На борьбу с бандитизмом вас не пошлем — больной.
— Так что же, в собес, может, прикажете пойти? — язвительно спросил, но его интонации не заметили и серьезно ответили:
— Можно, работа подходящая.
Все его усилия, обиды, доводы, просьбы и даже ухищрения разбивались о неопровержимое решение:
— Не пошлем.
В конце концов удалось вырвать другую должность: стать заведующим уездным земотделом. А поскольку сейчас в районе активничали петлюровские и шепеловские недобитки, то Анастас почти целые дни не вылезал с седла, и его небольшую, подобранную как у ястреба фигуру знали все прибугские села, знали его веселое и пламенное слово во время распределения земли.
И никто не знал, как болело сердце юного коммуниста по своей родной Литве, где остались родители, невеста и первые струйки молодой крови. Распределяя землю где-то над Бугом, он мечтал о том времени, когда выпадет счастье делать такую же работу над зеленым Неманом.
— А это где взял? — только теперь Мирошниченко увидел у Бондаря обрез.
— Красноармейцы одного бандита возле дубравы усмирили. Кое-как выпросил, чтобы мне отдали эту пукалку, — неизменная умная улыбка затрепетала на полных устах Бондаря.
— И не побоялся без разрешения брать?
— Для защиты своей советской власти разрешение не требуется, — серьезно и твердо ответил. — Пойдем, Свирид.
— Будь здоров, Тимофей. На рассвете постараюсь вернуться. Если же задержусь, Дмитрию скажу, чтобы пришел к тебе. Даже досадно. Так хотелось впервые пройтись за плугом по своей земле, — неподдельное сожаление смягчило суровые черты упрямого лица. — Пошли, Иван.
— Пошли, — и Бондарь большими шагами плечо в плечо пошел рядом с Мирошниченко. Оба они широкоплечие, коренастые, как родные братья.
По распухшей и черной от ненастья стерни вплоть до самого села пролегла осенняя стежка. Огородами дошли до школы и сразу же встретились с Анастасом. Он сидел верхом на неспокойном, со злым оскалом жеребце, что-то оживленно говорил комитетчикам и нескольким красноармейцам, которые как раз возились посреди улицы с трехдюймовой немецкой пушкой.
— Мирошниченко! Здоров! Приветствую, приветствую! — соскочил с коня и, прихрамывая, подошел к Свириду Яковлевичу. — Ты большой изобретатель, — показал рукой на пушку.
— Годится? — с надеждой посмотрел в зеленые глаза Анастаса.
— Годится! Кругом осмотрел! — бледное худое лицо, сбрызнутое несколькими каплями веснушек, смеялось по-детски щедро и ясно.
— Это хорошо! — облегченно вздохнул Мирошниченко. — Все-таки пушка!
В 1918 году немцы, удирая, бросили посреди дороги остов неисправной пушки. И вот Мирошниченко решил использовать ее в борьбе с бандитами. В каретной он поставил ее на деревянный ход, а кузнецы долго канителились с замком, в котором не было ролика, оттягивающего ударный механизм, но потом к замку умело приклепали тяжелую болванку. Мысль у Свирида Яковлевича была простая: при ударе молотом по болванке боек разобьет капсюль и снаряд полетит на врагов.
Изобретение и радовало и пугал его.
«А что если ничего из этого не выйдет?..»
На закате комитетчики и красноармейцы уже были на леваде. Анастас откуда-то узнал, что остатки разбитой банды Саленко вышли из барских лесов на соединение с Галчевским, и сразу же метнулся задержать бандитов.
Когда выехали в поле, вокруг хорошо запахло свежевспаханной сырой землей.
— Сегодня наши пахали, — сказал Мирошниченко Анастасу, скрывая волнение: все думал о пушке.
Густела темнота.
На горизонт опускалась туча, заглушая багряные лучи.
И вдруг клочок тучи будто зашевелился, оторвался и полетел к селу.
— Разворачивайся! — крикнул Анастас артиллеристам.
Кони круто описали дугу, и жерло пушки, вздрогнув, туго воткнулось в тревожный потемневший закат. Красноармейцы и комитетчики рассыпались по пашне.
Из-под тучи на конях летели бандиты. Все сильнее дрожала дорога, поднимая вверх два крыла пыли и низкий стон.
Тяжело щелкнул замок пушки. Волнуясь, Мирошниченко обеими руками схватил молот, подался назад и ударил по болванке. Жерло дохнуло длинным зубчатым языком пламени, загремело, и земля, как малярийный больной, затряслась, забилась в дрожи. Косматый кровавый столб земли взмыл перед бандитами.