Большая руда
Шрифт:
Больше он не стал читать. Он закинул руку с письмом за голову, и курил, и слушал, как шумит гроза.
Сколько ни жил Пронякин на свете и сколько ни колесил, он ни разу не видел таких гроз, какие по ночам бушевали здесь, над магнитными массивами курских аномалий, когда небо, взорванное густыми и сочными, ветвистыми молниями, становилось ослепительно белым на несколько долгих мгновений, так что можно было разыскать в грязи наперсток, а от репродуктора, который забыли выключить, разлетались длинные серебристые искры. И грохот грома был долог, точно поджигали с конца пороховой
Он докурил папиросу и швырнул ее за кровать. Потом сбросил ноги на пол и сел, расстегивая на груди ватник.
— Давай, что ли? — сказал он Антону.
— Чего давай? — спросил Антон.
Он лежал на койке и читал что-то толстое про шпионов.
— Выпьем, — сказал Пронякин. — Есть у тебя? Или сползаем?
— Ты что? Ты серьезно?
— Ага…
— Нет, ты на самом деле?
— Ну сказал же тебе…
Антон взбрыкнул ногами в продранных носках и сел, бросив книгу на тумбочку.
— Хлопцы! — сказал Антон. — Наша планета начинает вращаться в другую сторону.
— Не имеет значения, — сказал Пронякин.
Четверо их соседей зашевелились на своих койках и приподняли головы, разглядывая Пронякина точно впервые. Это были командированные из Курска, приехавшие на месяц монтировать электрооборудование на подстанции. Пронякин их невзлюбил с первого дня, сам не зная почему, и за все время ухитрился не обмолвиться с ними словом. Каждый вечер они аккуратно подсчитывали свои доходы и убытки и считали на пальцах дни, оставшиеся дни до той желанной поры, когда они снова вернутся к своим мотоциклам, и девочкам, и джазикам в шикарном парке «Боевая дача». Может быть, он невзлюбил их за то, что не видел разницы между ними и собою.
Они расшевелились и повытрясли кой-какие денежки, и он своих добавил, не считая, и двое из них куда-то молчаливо сползали и так же молчаливо вернулись с закусками в карманах и с батареей четвертинок в авоське.
— Значит, больше выливать не будешь? — спросил Антон.
— Больше не буду, — ответил Пронякин. — Давно заметил?
— В первый день. Чудак ты, комендант нас не обижает. Он тут с нами и сам выпивал.
— Ладно, — сказал Пронякин. — Не прячь теперь.
— Не буду, Витя. Только ты не надейся, особенно мы тебе загулять не дадим. В меру, понял?
— Хорошо, в меру. Наливай…
Водка булькала и успокаивалась в стакане, и он сморщился, представив себе ее полузабытый керосинный вкус.
— Постой, — сказал Антон. — А ты с чего это вдруг? Что тебя точит? Жинка тебе чего-нибудь написала?
— Написала, что очень любит.
— А… — сказал Антон и внимательно, долго смотрел на Пронякина. Тогда за твою жинку. Только учти, больше одного стакана за жинку не пьют.
— Ладно, — сказал Пронякин. — Поехали.
Он давно не пил и захмелел быстро. Он и хотел захмелеть, чтобы скорее уснуть. И он не слышал, как Антон стащил с него сапоги и одежду и уложил под одеяло. Но поздней ночью он проснулся от неожиданной тишины и понял, что гроза кончилась. Где-то на краю поселка прокукарекал петух. Пронякин поднес к глазам руку со светящимися часами: было половина второго. «Не иначе как распогодится завтра, — подумал он. — А то с чего бы ему горло
Он прислушался к часам. Они не остановились, они стучали, хотя он забыл их завести.
7
Старожилы юного Рудногорска вспоминают, что утро в тот день было солнечное и с редкими облаками.
Пронякин успел сделать четыре ходки и стал делать пятую. Поднимаясь из карьера, он весело балагурил сам с собою и пел что-то невразумительное, когда вдруг увидел крупные капли на ветровом стекле. У него опять упало сердце. Он прибавил ходу и помчался к отвалу и там опять воевал со щеколдой, вися на подножке и не слыша ругани, которой обкладывали его встречные водители, бледневшие и сворачивавшие в сторону. Он спешил сделать хотя бы еще один рейс.
Но на обратном пути тень большой тучи легла перед ним на дорогу, и, подъезжая к карьеру, он увидел на пустыре несколько машин.
— Шабаш, значит? — спросил он у Федьки.
— Шабаш, — подтвердил Федька. — Впервой, что ли. Вылазь, позагораем.
— А экскаваторы? — спросил Пронякин. — Работают?
Он спросил это просто так, он еще ничего не решил.
— А что машинистам-то? Им не ездить.
Пронякин мгновение помолчал. Он слушал, как ровно шумит двигатель и как тяжелые капли барабанят в пустом кузове. Потом он потянулся к рычагу скоростей и медленно убрал ногу с педали сцепления.
— Куда ты? — заорал Федька.
— Сделаю покамест одну ходку, — ответил Пронякин, не оборачиваясь. — А там поглядим.
— А чего глядеть-то?
Федька шел рядом с машиной.
— Ты едешь со мной, что ли?
— Что ты, я машины своей не губитель. И себе не губитель. И тебе бы тоже не советовал…
Все вдруг осталось позади. Пронякин спускался вниз по бетонке, уже покрывшейся прозрачным лаком. Навстречу ему выезжали последние машины, и карьер быстро пустел. Лишь стрекотал одинокий бульдозер да взрывники колдовали у своих буровых станков, напоминающих треноги зенитных пулеметов. Его «МАЗ» был единственной машиной, которая в этот час въезжала в карьер.
С колотящимся сердцем он прошел два витка, миновал опасное место у рыжего глиняного пласта, где крупные комья обрушились со склона и завалили полширины дороги, и стал, плавно заворачивая, спускаться к свинцово-голубым массивам келловея. Экскаватор стоял в знакомом забое, совсем расплывшийся в кисее дождя. Поодаль маячила согбенная фигура Антона. Он тащил, взвалив на плечо, толстые, черные, лоснящиеся провода. Должно быть, он готовился отключить моторы.
— Насыпай, что ли! — крикнул Пронякин, останавливаясь прямо против ковша.
Антон все тащил свои провода.
— Ты не оглох ли часом?
— А ты часом не сдурел? — спросил Антон.
— Не замечаю.
— А дождик замечаешь?
— И дождик не замечаю.
Антон сбросил провода на землю и молча, внимательно посмотрел на Пронякина. Затем легко вспрыгнул на гусеницу и исчез в будке. Пронякин ждал, когда он выйдет. Но он показался у пульта, за мокрыми стеклами.
— А что тебе Мацуев запоет? — спросил Антон.
— Арию Хозе из оперы Бизе.
— А ты ему что, Витя?