Большая руда
Шрифт:
Пронякин стоял, тяжело наклонив голову, сминая и разминая в руках кепку. Он чувствовал себя так, точно его уличили во лжи. Он хотел предложить Хомякову поехать с ним сейчас в карьер и боялся, что тот поднимет его на смех.
— Так что я не побегу, — повторил Хомяков. — Если бы ты мне еще машину привез, ну, тут уж не захочешь, а побежишь… Ох, черт, а сердчишко-то все-таки екает. Напугал ты меня. Ну, ладно, Пронякин, я тебя приветствую. Извини, ради Бога, зашились мы тут совсем с этой бюрократией.
— А
Он не знал, что такое «все ж таки» и почему ему так захотелось, чтобы руда появилась сегодня. Может быть, потому, что ему так мало везло. Может быть, все повернулось бы опять к тем солнечным дням, когда еще не было дождей, когда все как будто хорошо начиналось и никто не говорил ему, что он кому-то колет глаза.
— Ступай, ради Бога, — сказал Хомяков, досадливо морщась. — Не срамись. Ты же умный парень… Дождь идет. Ну какая сейчас может быть руда!..
Пронякин медленно повернулся и пошел к двери.
— Да, постой-ка, — сказал Хомяков. Он снял очки и протирал их мятым серым платком. — Мне говорили, что ты ездишь под дождем в карьер. Это опасно, Пронякин. Я должен тебя предупредить. Понимаешь, это ненужные фокусы. Почина здесь не получится. Подумают, что ты просто гонишься за заработком.
— Может, так оно и есть, — сказал Пронякин.
Он ждал, что они еще что-нибудь скажут ему. А они ждали, когда он уйдет. Он надел кепку и вышел.
В коридоре уже никого не было. И возле конторы тоже никого не было: одни, верно, набились в столовую, а другие дремали в кабинах, прислонясь виском к стеклу. Он стоял посреди пустыря, под моросящим дождем, в грязи, жирно расползавшейся под его сапогами, решительно не зная, куда себя деть. Потом увидел свой «МАЗ», стоящий с полным грузом и невыключенным двигателем. Вот это, пожалуй, единственное, что можно было сделать, не слишком ломая голову, — поехать и высыпать породу в отвал. И он побрел к машине, сел в нее и поехал.
Маленькая фигурка все еще горбилась под навесом и слабо зашевелилась при виде его.
— Совсем забыл про тебя, — сказал Пронякин. — Полезай в кабинку, хватит тебе мокнуть. Да и покушать пора.
— А ты больше не будешь ездить?
— Наверно, не буду.
— Что же ты! — сказала она, усаживаясь. — Ты же только восемь сделал.
— А пес с ними, с ходками. Я, может, сейчас руду повезу. А может, не повезу.
— Руду-у?
— Ага-а…
— Большую?
— Ничего, порядочную.
— Пробились, значит? Ты пробился?
— Да не я. И не пробились, а извлекли. Корифеи говорят, поняла?
— Ой, слушай… Я с тобой поеду в карьер! — сказала она решительно.
— Дуреха ты, — ответил он удивленно и, мгновение поколебавшись, вспомнив заваленную глиной дорогу, покачал головой. — Никуда ты со мной не поедешь. Обедать будешь. У конторы ссажу.
— Ну возьми, пожалуйста. Я очень
— Нет.
Он высадил ее у конторы, и она возвратила ему ватник. Она все не уходила и смотрела на него, зябко поеживаясь.
— Ну, не обижайся, — сказал он. — Иди. В другой раз покатаю.
— А может, подождать тебя?
— Зачем?
Он включил сцепление и поехал. Лужи блестели в карьере, они расползлись и уже соединились проливами, а пробившаяся подземная вода стекала в них с рыжих ржавых утесов. И на дороге тоже блестели лужи. На повороте, когда его стало заносить, он догадался сбросить скорость и вытер рукавом мгновенно вспотевший лоб.
Экскаватор уже стоял в забое, наклонившись вперед, как судно, уткнувшееся носом в крутую волну, и стрела ходила снизу вверх. Он подъехал вплотную, хотя это было строжайше запрещено: повернувшись, экскаватор мог повалить и раздавить машину.
Антон показался в разбитом окне и закричал сквозь гудение моторов:
— Витька, кажись, и в самом деле большая пошла. Я вот ее разгребаю, дуру, разгребаю, а она не кончается!..
— Она не кончится, Антоша! — заорал Пронякин, чувствуя неожиданный и сильный прилив нежности и к Антону, и к стреле с умной и хитрой мордой ковша, и к руде, которая не кончается. Он объехал весь забой, полный синих осколков, и опять подкатил к экскаватору. — Она теперь, видишь ли, до самого центра земли. Тут тебе на тысячу лет разгребать, Антон!..
— Чего ты разошелся? — спросил Антон. — И куда ты, балда, подкатываешь? Я ж тебя угробить могу в два счета.
— Можешь, Антоша! — обрадовался Пронякин. — Все можешь.
— Ты сказал там кому-нибудь?
— Понимаешь, они же все сдурели. Мы им такого гвоздя воткнем!
— Ладно, не хорохорься. Ты лучше подставляйся. Сейчас я тебе ковшик всыплю. Первую повезешь!
Отъезжая и разворачиваясь, Пронякин стоял на подножке, правя одной рукой, и орал:
— Антоша, на один ковшик я не согласен. Ты мне лучше полтора насыпай!
— Полтора не потянешь! — крикнул Антон, заводя ковш снизу. — От силы с четвертью. Да куда тебе столько?
— Не могу я один ковш везти, Антон!
— Почему не можешь, Витя?
— Потому что я привезу, а они скажут: «Подумаешь, один ковшик наскребли!» А я им: «А вот и врете, а вот и не один, а с четвертью. Сколько мог, столько и взял. Мог бы три взять — три бы взял!»
— Ну хрен с тобой, — сказал Антон. — Подставляйся!
Перебирая рычаги и напряженно всматриваясь, он вывел ковш и задрал его высоко в белесое небо. Тяжелый ковш закачался над машиной, постепенно опускаясь, и вдруг, лязгая, отвалилась его нижняя губа, и в кузов со звонким железным стуком обрушилась мокрая синька. Машина, заскрежетав, осела на рессорах.