Большая руда
Шрифт:
Он знал, что это сон и что, проснувшись совсем, он почувствует боль по-настоящему и, чтобы задобрить ее, старался думать обо всех радостях, какие были у него когда-нибудь. Но ими не так уж богата была его жизнь, да многое и позабылось с тех пор, как он избрал себе профессией наматывать на колесо бесконечную ленту дороги. Дорога отняла у него память. Точнее, она заменила ее. Всегда, если он что-то рассказывал, он начинал: «Как-то раз еду это я…» — но вот куда он ездил и когда это было, он уже не помнил, потому что главным в рассказе была
Но вот он увидел себя в тамбуре вагона, на нем шинель без погон и вещевой мешок режет плечо. Это он после армии едет к невесте. Он держит тяжелый мешок на плече, чтобы не опускать его на заплеванный пол, и всматривается в черное окно, но не видит ни огонька. Два года назад его саперная часть строила здесь железнодорожный мост и станцию, а неподалеку, в забытой Богом деревушке, они и познакомились. Потом часть передислоцировали на север, а она обещала ему присылать по два письма в месяц и ждать. Она присылала их аккуратно и ждала два года, вот он и едет к ней, потому что отец его женился в третий раз, а больше у него никого не осталось.
Он сошел на маленькой станции, где поезд стоял полминуты, и ринулся к насыпи в черную темень. Можно было и подождать до утра в поселке строителей, но он хотел добраться до ее дома к рассвету, пока она с матерью не уйдет в поле. Он шел целый час разъезженной дорогой, извивающейся во ржи. Потом из облаков выступила огромная выпуклая луна и залила всю степь голубым светом. Он пошел быстрее и вскоре почувствовал близость реки. Он навсегда запомнил, как пахла тогда река сочным и молодым запахом осоки и как туман перед рассветом окутывал камыши.
Он стал разыскивать лодочника и нашел его спящим на пороге своей сторожки, хотя ночь была очень свежа. Старик не испугался ночного пришельца, только закряхтел с досады и пошел отвязывать лодку. Старик сел на весла, а Пронякин, увязая в зыбком песке, оттолкнул ее от берега.
— К невесте торопишься? — спросил старик. Он знал всех парней в округе, незнакомый солдат мог ехать только к невесте. — Это чья же она?
— Болдыревых знаете?
— Наташка? Ну как же. Вовремя прибежал.
— Почему это «вовремя»? Он почуял усмешку, хотя глядел не в лицо старику, а в воду, рассекаемую блестящим веслом.
— Потому, за другого, видно, собралась. Не надеялась, что ли, тебя дождаться.
— Это за кого же? — спросил он небрежно.
— А кто его знает. За Леньку, что ли, Рябова.
— Чепуха, отец. — Он и вправду успокоился. — Леньку она еще сопливым помнит, а видов никогда на него не имела. Мне она верная.
— А я разве чего говорю? — сказал старик. — Разве же я говорю, тебе не верная?
Они плыли, плыли, а потом старик опять спросил:
— Только, может, она и Леньке верная? Обчая, значит…
Лодка ткнулась в берег, и Пронякин выпрыгнул с мешком.
— Толкни-ка, — попросил старик.
Пронякин оттолкнул его лодку, как наваждение.
— Чепуха это все, отец, —
— Вертаться надумаешь, ори громче, — сказал старик. — Я дослышу.
И растаял в тумане, только волны докатывались и плескались о берег, да скрежетали ржавые уключины.
Пронякин пришел в деревню к рассвету. Сонные собаки пробовали на нем сырые голоса. Возле знакомого дома он увидал одиноко слонявшуюся фигуру и, подойдя, узнал Леньку. Он вспомнил, как говорили, что он отбил у Леньки подружку с детства.
— Ты чего здесь? — спросил Пронякин. Ленька смутился. Он был щупл и высок, на голову выше Пронякина.
— Здорово, солдат.
— Я спрашиваю, чего здесь околачиваешься?
— Да вот Наташку дожидаю, вместе в бригаду сговорились пойти.
— Никуда она не пойдет сегодня. Жених к ней приехал.
— Да ну, это не ты ли?
— Вот я и есть. Понял? Ну и привет.
Ленька вдруг озверел и сунулся было с кулаками. Но он был все-таки слаб, в армию его почему-то не брали, и Пронякин двумя ударами прогнал его от дома. Ленька отбежал и крикнул ему, срываясь на плач, размазывая по губам кровь:
— Сволочь ты, понял? Я уж год как гуляю с ней, а ты чего сюда явился, тебя тут ждали?
— Вали отсюда! — сказал Пронякин. — Ославил девку на всю деревню, звонарь.
Потом он присел на завалинке — покурить и успокоиться, но вдруг отворилась дверь, и Наташка вышла на крыльцо.
— Пошли в дом, вояка, — сказала она, сдерживая смех.
Она была в пальто, накинутом на голубую трикотажную сорочку, и Пронякина сразу покинули укоры совести из-за того, что он бил слабого Леньку. Она пошла в дом, он догнал ее и обнял за плечи.
— Что он тебе говорил? — спросила она, улыбаясь ему через плечо.
— Чепуху мелет. Звонарь он, больше никто.
— Не скажешь мне?
Он замотал головой и наконец поцеловался с нею в темных сенях.
— Намекивал он тебе, что я, мол, гуляла с ним? — спросила она опять.
— Да я уж и думать бросил. Ну, а если б чего и было…
— Ты что? — сказала она, отодвигаясь. — Ты думаешь, я такая?
— Иди давай. — Он подтолкнул ее в комнату и пошел здороваться с ее матерью, которая уже поднялась ему навстречу, благостная и строгая.
— Слыхали, — сказала Наташка, — чего ваш Ленька про меня распускает?..
— Язык бы ему оторвать, этому Леньке, — перебила старуха. — Вишь ли, обидно ему, что за нашей Наташкой бегают, инспектор тут из райфо одно время сватался, а после инженер с поселка, ну вот и мелет почем зря, отваживает.
— Помыться бы мне с дороги, — сказал Пронякин.
Все-таки он немножко иначе представлял себе свое возвращение.
Конечно, в тот день Наташка никуда не пошла, а он, сняв гимнастерку, обошел с ее матерью сад и двор, пришил оторвавшуюся доску на сарае и починил засов на воротах. Он никогда не жил в деревне, но ему приятно вдруг стало чувствовать себя хозяином всего, что он видит.