Большая судьба

Федоров Евгений Александрович

Экипажи приближались. Вот кони вылетели на площадь и, описав полукруг, разом остановились перед фрунтом. По взмаху офицерской руки, все вразнобой закричали "ура".

Из экипажа медленно вышел старый генерал. Высокий, прямой, как палка, с густыми нависшими бровями, он грозно блеснул глазами. Все взоры обратились на Глинку. Держался он браво, разгладил густые седые усы, расправил по-военному плечи, вскинул голову и выкрикнул:

– Здорово, молодцы!

Солдаты дружно ответили на приветствие, а работные опоздали. Спохватились, да поздно. Генерал

стоял уже перед фрунтом. К нему подбежал с рапортом подпоручик, но генерал отмахнулся от него:

– Что вы ревете, словно коровье стадо! Где у вас воинский вид? Чему учили?
– Оборотясь к подбежавшему Аносову, громогласно объявил:

– Вы распустили рабочие команды! Что за сброд такой собран? А? Я вас спрашиваю!

Павел Петрович побледнел, вытянувшись доложил:

– Это не сброд, ваше превосходительство. Всё умельцы - лучшие уральские мастера по холодному оружию.

Генерал опешил, вытаращил на Аносова изумленные глаза: он никак не ожидал внезапной защиты работных от начальника горного округа. Вскипев, он готов был накричать на Аносова. Однако, сдержавшись, сурово заметил инженеру:

– Вы плохо знаете воинский устав. Я не чувствую здесь нашего духа! и вдруг заорал на работных: - Я вас научу воинскому духу. Я покажу вам... Кто здесь проштрафился? Два шага вперед!

В рядах произошло замешательство. Однако, подталкиваемые сзади, из шеренги вышли двое хмурых работных. Они стояли, опустив головы, и ждали.

– Тэк-с, - крякнул генерал и, оборотясь к офицеру, приказал: Приготовиться к экзекуции. Построиться в две шеренги!
– Он строевым шагом подошел к ближайшему работному и, уставя на него строгие глаза, спросил: Из рудника бегал?

– Бегал, ваше превосходительство, не утерпел, по семье соскучал, упавшим голосом ответил рудничный.

– Пятьсот палок!
– безжалостно отрезал Глинка и отвернулся от осужденного.

Весь посеревший, Аносов приблизился к генералу и тихо сказал:

– Ваше превосходительство, вы в этих краях в первый раз. На этот приезд простите, пусть идет с миром...

– С миром?
– высоко поднял брови генерал.
– Вы с ума сошли! Строгость нужна сразу. Слышите?
– неожиданно он осекся, встретившись взглядом с Павлом Петровичем. Его поразил зловещий блеск глаз и разлившаяся бледность на лице инженера. Снизив тон, он с легкой усмешкой сказал Аносову.
– Вы, сударь, больны. Вам надо немедленно в постель... Вы свободны...

Было больно, обидно, но в то же время во имя большого дела Павел Петрович смолчал. Да и к чему мог бы привести сейчас протест? Аносов молча отошел от генерала и, постояв минуту-другую в толпе служащих, незаметно побрел домой.

Тем временем на площади, прямо перед собором, на некотором расстоянии друг от друга вытянулись две шеренги солдат с палками в руках. Поднимаясь в гору, Аносов услышал бой барабана, который всё усиливался.

"Началась экзекуция", - с ужасом подумал он и невольно оглянулся. С вершины всё было видно. Два рослых служивых вели полуобнаженного бородача, привязанного за руки

к скрещенным ружьям, приклады которых упирались ему в живот. Удары градом сыпались на спину осужденного. Сквозь жуткую дробь барабана послышался вопль несчастного.

– Какая мерзость! Варварство!
– выкрикнул Аносов и, сжав кулаки, поспешил домой. Он вошел в кабинет и устало упал на диван, закрыв лицо руками. Как противен он был себе в эту минуту!

Скрипнула дверь, и тихонько вошла Татьяна Васильевна.

– Почему ты ушел с парада?
– спросила она.

– Не мог, понимаешь, не мог!
– закричал Павел Петрович.
– Там истязают рабочих.

– Грустно, - тихо обронила жена.
– Но что же ты можешь поделать?.. Нужно хоть внешне смириться...

Барабанная дробь не прекращалась. Позади барабанщика стояла группа офицеров и горных инженеров, а среди них Глинка. Генерала нисколько не трогали страдания истязаемого. А вопль становился всё пронзительнее. Спина работного покрылась рубцами, из которых сочилась кровь.

Первый барабанщик смолк, как только осужденного довели до середины "зеленой улицы", и сразу же на другом конце забил частую дробь другой.

Силы быстро оставляли наказываемого. Его уже тащили, и он больше не кричал. Когда хожалые провели его обратно вдоль шеренги, спина осужденного представляла сплошную кровавую рану.

Швецов стоял в толпе, закусив губы.

"Эх, загубят бедолагу!
– жалостливо думал он.
– А ведь он и вправду соскучал по семье. Велик грех, подумаешь!"

Старик взглянул на окружающих. Толпа замерла в безмолвии. Гнетущее чувство страха, жалости и немого возмущения написано было на лицах невольных зрителей. Заводские жёнки украдкой утирали слёзы. Рядом с литейщиком тяжело вздохнул Иванко Бушуев.

– За пустяк кровянят человека!
– выдавил он сквозь зубы, и по выражению его глаз угадывалась жгучая ненависть к палачам.

А несчастного всё еще волокли между солдатскими рядами. Наконец он упал. Тогда по сигналу офицера к нему подкатили тачку, уложили в нее изуродованное тело и снова повезли вдоль шеренги, чтобы отпустить положенное число ударов.

– Должно быть, убьют, ироды. Страшно-то как!
– со вздохом прошептал Швецов.
– И как только терпит Петрович такое варварство?

Иванко взглянул на литейщика и шёпотом сказал:

– Не видишь разве? Ушел. Разругался с генералом!

Тачка внезапно остановилась среди шеренги. К ней поторопился толстячок в военной форме.

– Лекарь бежит. Здорово уходили бедолагу!
– укоризненно обронил старик.

Раздалась команда. Солдаты, сложив на воз растрепанные шпицрутены, строились повзводно. Подъехала подвода, на нее бросили истерзанное тело и повезли.

– В госпиталь, стало быть. А потом свое доберут!
– пояснил Иванко Бушуев.

Генерал сел в коляску и в сопровождении адъютанта покинул площадь.

– На обед, значит, уехал!
– с укоризной вымолвил Швецов и предложил граверу: - Ну и мы, Иванко, пошли.