Больше, чем что-либо на свете
Шрифт:
– Не уходи, – шепнула Рамут.
– Я с тобой. Спи, спи, горлинка. – Губы Радимиры шевельнулись в одном миге от поцелуя, но скользнули дыханием вверх и коснулись лба.
Вышло так, как сказала женщина-кошка: утром Рамут пробудилась без тени усталости, пружинисто-упругая, полная сил и готовая свернуть горы. Денёк начинался пасмурный, но на душе плясали солнечные зайчики. А всё отчего? Оттого что Рамут, выбравшись из шалаша и потянувшись до хруста в костях, вспомнила серые глаза с золотыми ободками и улыбнулась... Стоило нарисовать в мыслях этот запавший в душу образ, как мир
Что же это такое? Что случилось с ней?
Дочки посапывали в своём гнёздышке на смолистых «руках» у сосны, а над ними маской-оберегом застыл в утреннем тумане древесный лик, недосягаемо-величественный и суровый. Улыбка угасла на губах Рамут, уступив место грустной задумчивости, а грудь приподнялась в тихом вздохе.
– Ты – главная в моём сердце, матушка, – прошептала она, обняв ствол. – И всегда останешься главной. Ты – моя, а я – твоя.
Позавтракав вместе с дочками, она собралась в лагерь зимградцев: там ещё много кому предстояло помочь, много кого вылечить. А Драгона и Минушь уцепились за неё:
– Матушка, возьми нас с собой! Мы не будем тебе мешать! Мы будем хорошо себя вести. Пожалуйста... Мы хотим с тобой!
Дочки в самом деле немало времени проводили одни, и Рамут всем сердцем хотелось исправить это упущение. Но, с другой стороны, ей предстояло сосредоточиться на деле, а тут ещё и за ними присматривать придётся.
– Родные, я возьму вас, но только при условии, что вы не будете доставлять никому хлопот, – сказала она.
Девочки клятвенно пообещали быть тише воды, ниже травы. Взяв их за руки, Рамут шагнула в проход.
– Держитесь поблизости, далеко от меня не убегайте, – наказала она, когда они очутились в палаточном лагере.
Строительство временного жилья шло полным ходом: стучали топоры и визжали пилы. Из брёвен воздвигали большие общественные дома – довольно грубые и неказистые, но тут уж было не до внешней красоты: люди не могли вечно жить в шатрах, а потому следовало спешить. От Зимграда не осталось камня на камне, а отстроить целый город – дело нешуточное и не быстрое.
– Госпожа целительница! – услышала Рамут, едва ступив на землю палаточного городка. – Как же хорошо, что ты здесь! Просим, иди скорее, нужна твоя помощь!
Людей, которым посчастливилось не пострадать при разрушении города, подкашивали недуги уже после всего случившегося. Сказывалось и пережитое потрясение, и промозглый весенний холод... Особенно страдало юное поколение зимградцев – почти в каждом шатре, на каждом шагу были хворые дети. Потом Рамут позвали к женщине, у которой ещё вчера начались схватки; прошли уже сутки, а она всё не могла разродиться. Дитя пришлось вынимать через разрез, мать после перенесённой операции была очень слаба, но сердце-самоцвет исцелило её вмиг. Встречались среди зимградцев и несчастные, чей рассудок не вынес пережитого; Рамут пыталась лечить камнем и их, но, видно, тот мог исцелять только телесные повреждения.
Погружённая в работу, Рамут на какое-то время упустила дочек из виду. Она обнаружила их на стройке: девочки увлечённо помогали взрослым в меру своих сил – в должности
– Умницы у тебя дочурки... Все в свою матушку – такие же отзывчивые к чужой беде, – раздался улыбчивый голос.
Обернувшись, Рамут увидела и саму улыбку, сиявшую лучиками в уголках серых глаз.
– Здравствуй, госпожа Радимира, рада тебя видеть, – поклонилась она.
Не сводя с неё серьёзного, внимательно-нежного взгляда, женщина-кошка приблизилась.
– В самом деле рада?
Сердце будто в меховой карман проваливалось, солнечное волнение наполняло его искорками. Вложив пальцы в протянутую руку Радимиры, Рамут дрогнула губами в улыбке.
– Да.
Это «да» прозвенело каплей и всколыхнуло пространство между ними. Тягучая немота сковала язык навьи, а Радимира завладела второй её рукой.
– А для меня видеть тебя – счастье.
Короткая передышка – и Рамут вновь устремилась на зов: «Госпожа врач!» Дочки тоже были заняты делом, и она о них не беспокоилась; всё вышло намного лучше, чем она думала. Такое времяпрепровождение для Драгоны с Минушью было в любом случае полезнее, нежели одиночество на полянке.
На обед они были приглашены в шатёр Радимиры. Сероглазая женщина-кошка и её ближайшие помощницы сидели вокруг разостланной скатерти, полной самых простых, но сытных кушаний: начальница Шелуги присылала Рамут и девочкам то же, чем питалась сама. Таких крепких напитков, как хлебная вода, здесь не водилось – из горячительного пили брагу и хмельной мёд. Последний по пьянящему воздействию мог сравниться с лёгким вином. Любили в этих землях также квас и травяные отвары. К травам Рамут пристрастилась, пытаясь заменить ими тэю; более всего ей пришёлся по вкусу отвар кипрея, особым образом обработанного.
Прогуливаясь после обеда, Рамут достала кисет и набила трубку.
– Что это за зелье? – полюбопытствовала Радимира.
– Бакко, – пояснила навья. – Здорово помогает сосредоточиться и бодрит.
– А ну-ка... – Радимира протянула руку к зажжённой трубке.
– Осторожно, – забеспокоилась Рамут. – А если он окажется для тебя таким же губительным, как для нас – яснень-трава?
Её опасения не оправдались, к счастью, но и впечатления на женщину-кошку дым не произвёл: видно, таким особым образом он действовал только на навиев. А вот у людей дымок вызывал сильную сонливость – это Рамут выяснила давно, ещё во время своего проживания в Звениярском.
Она стала наведываться в лагерь зимградцев-переселенцев каждый день, как на работу. Это и была её работа – спасать жизни и прогонять недуги. Денег Рамут за это не получала, но ежедневно дружинницы Радимиры приносили ей и дочкам корзину со снедью. К восстановлению столицы Воронецкой земли подключились навии-зодчие; всем своим соотечественникам, пожелавшим навсегда остаться в Яви, Рамут помогла приспособиться к солнцу посредством сердца-самоцвета. Это произошло не без содействия Радимиры, которая представила навью правительнице Белых гор, княгине Лесияре. В награду за это повелительница женщин-кошек распорядилась построить для Рамут с дочками добротный домик вместо шалаша, и полянка огласилась стуком топоров.