Больше, чем что-либо на свете
Шрифт:
Темноокая Рамут смотрела на неё большими, заворожёнными глазами, будто слова Северги повергали её в какое-то сладкое оцепенение. Северга сняла шляпу и повесила на крючок, а в следующий миг уже ласкала стан девушки, прижимая её к себе. Нет, навья не стремилась овладеть ею: юная красавица пахла девственностью. Она должна была лишиться её на шёлковых простынях, а не в общественной уборной. Её мягкие губки податливо раскрылись, но сразу стало ясно, что целовалась она в первый раз в жизни. Это было так трогательно, что Северге захотелось чмокнуть её в носик, как ребёнка, что она и сделала.
– Ты моя прелесть юная, – шепнула она ласково. – Нет,
Ученица схватывала всё быстро. Её руки поднялись и обвили плечи и шею Северги, а навья ныряла в её ротик жадно и глубоко, но при этом старалась не напугать девушку слишком яростным напором. Нежность, только нежность – самая сладкая. Для первого в жизни раза – самое то.
От стука в дверь девушка вздрогнула, и поцелуй прервался.
– Рамут, дитя моё, ты там? Почему ты заперлась изнутри?
– Не обращай внимания, продолжаем. – И Северга вновь овладела этими неискушёнными, девственными губками, ещё влажными от предыдущего поцелуя.
Может быть, она переусердствовала с обезболивающим хмелем и хлебнула лишнего из фляги... Имело ли значение имя? Нет, Северга никогда не нарушила бы чистоты даже своих мыслей о дочери, а всякому, кто посмел бы осквернить эту молчаливую, выстраданную, оплаченную девятимесячной болью нежность подозрением в «подражании Дамрад», она срубила бы голову без суда и следствия – и пусть бы её саму потом судили. Это будило в ней зверя, готового убивать – чёрного волка с холодными глазами. Сейчас её просто безотчётно потянуло к красивой попутчице, к её юности и неиспорченности, свежей и чистой, как едва раскрытый на утренней заре цветок. Это было словно подарок свыше, пусть совсем мимолётный, бесследно тающий в дорожном тумане, но такой чудесный, сладкий и трогательный... Он вливался в грудь глотком живительного воздуха перед близившимся погружением в тёмную, непроглядную скорбь под названием «смерть Темани». Северга не могла им впрок надышаться, впиваясь в губы девушки снова и снова, и настойчивый стук в дверь только спускал тетиву этих поцелуев.
В заключение она коснулась губами высокого и чистого лба красавицы, шепнув:
– Благодарю тебя, милая. Это было лучшее обезболивающее на свете. Выходи сперва ты, а я чуть позже последую за тобой. – И добавила с коротким смешком: – Иначе твоя матушка может подумать... что-нибудь дурное.
Глаза девушки светились по-иному – каким-то осознанием новых для неё ощущений, чувств и граней бытия. Её мир рухнул, а на его обломках воздвигалось нечто совсем другое. Так светился взгляд Темани после их с Севергой первой ночи...
Ну, вот и всё, кончилась светлая сказка. Навья окунулась в боль, провожая взглядом изящную фигурку в чёрном, которая выскользнула из уборной. Северга стояла, прислонившись спиной к стене – так, чтобы в приоткрытую дверь её никто не мог заметить.
– Что ты там делала так долго? – накинулась мать на дочь. – Зачем заперлась?
– Матушка, я кое-что мыла. Думаешь, было бы хорошо, если б меня за этим кто-нибудь застал? Не вгоняй меня в краску такими вопросами...
Это «кое-что» Северга с удовольствием бы угостила сладкой нежностью на шёлковых простынях, но... Сказкам всегда приходит конец. Она подождала немного, а потом вышла – настолько непринуждённо,
Они снова тронулись в путь. Заметив перемену в её наряде, девушка спросила тихо, с грустной догадкой:
– Значит, у тебя тоже кто-то умер? Прими наши соболезнования, госпожа Северга.
Навья молчала, жёстко сжав губы и приподняв подбородок. Сказка закончилась, возврата к ней не было... Девушка скорбно потупилась, а Северга открутила пробку и сделала несколько обжигающих глотков из фляги.
Попутчицы сошли в Бейдвермере – городке в одном дне пути от дома Северги. Дождь пузырился на лужах, всё затянула бескрайняя, тоскливая, острая сырость. Сапоги Северги шлёпнули по воде около повозки; она встала у дверцы и подала руку тёзке своей дочери, помогая ей сходить: мундир обязывал ухаживать за женщинами. Высокомерной мамаше навья даже не подумала помочь. Пусть сама выкарабкивается со своими узлами.
– Ну, вот мы и на месте, – неуверенно и грустно улыбнулась девушка. – Тут мы расстаёмся. Дальше ты поедешь без нас, госпожа Северга. А куда направляешься ты?
– Подними наголовье плаща, дитя моё, – занудно вмешалась мать. – Дождь такой! Вымочишь шляпу и волосы!
– Схожу в Дьярдене, на следующей остановке, – сдержанно, без улыбки ответила Северга. – Всего тебе хорошего, дорогая Рамут. Было приятно познакомиться и скоротать часть этого нелёгкого и невесёлого пути в твоём обществе.
Когда они прощались рукопожатием, Северга почувствовала, как что-то просунулось ей под перчатку. Уже в повозке она достала оттуда белый прямоугольничек из плотной бумаги, украшенный витиеватыми узорами и надписью золотым тиснением. Имя, город, улица, дом. Хм, девочке понравилось целоваться, и она хотела продолжения? Брови Северги сдвинулись, губы затвердели. «Что ж вы все во мне находите, милые создания? – думалось ей. – Я ведь страшная, с тяжёлым взглядом и шрамом на лице. Бежать вам надо от меня без оглядки, а не лететь, как мотыльки на огонь... Почему хорошим девочкам нравятся безжалостные твари?»
В родной город она прибыла рано утром. Чем ближе она подъезжала, тем тягостнее, холоднее ложилась на душу тоска по имени Темань, и Северга прикладывалась к фляге чаще, а выпивала больше. Когда повозка остановилась у ворот дома, снова шелестел серый дождь; навья вышла, слегка пошатнувшись, но расставила ноги и устояла. Устремив взгляд к окнам, она сама не знала, что ждала там увидеть. Живую Темань или её призрак? Под перчаткой что-то мешало... А, карточка той девочки. Северга разорвала её и бросила под ноги, на мокрую брусчатку. Шаг к воротам – и сапог наступил на обрывки.
– Сказки не будет, милая. Ради твоего же блага.
Дом приветствовал её звоном, услужливая вешалка приняла шляпу, перчатки и плащ, и Северга захромала в гостиную, где, как ей казалось, слышалось какое-то движение. Там горел камин, а в кресле пила отвар тэи с молоком госпожа Брегвид. Она поднялась Северге навстречу – рослая, холеная, с гладким и здоровым, румяным лицом, но с припудренными сединой светло-каштановыми волосами. Часть их, уложенная крупными локонами, складывалась в венец на голове, а остальные спускались вдоль спины объёмной косой.