Большевики
Шрифт:
«Может и тебя, братец, колачивали за такие же просьбы», — думал Федор, глядя на смотревшего с завистью пленного. Но тут внимание его отвлеклось в другую сторону. Из-за угла штабной избы выбежал молодой офицер, одетый с иголочки. Он весь сиял, начиная с новых нестерпимо блестящих лакированных сапог и до новых серебряных погон с двумя золотыми звездочками. Блеск увеличивали напомаженные и прилизанные волосы, до того блестящие, что вся голова офицера казалась Федору покрытой расплавленным стеклом. Покуривая толстую папироску и небрежно посматривая вокруг, он подошел прямо к концу ряда пленных. Гримасничая, посмотрел поверх пенснэ в золотой оправе на рослого красноармейца, одетого в одни засаленные штаны. Красноармеец опустил глаза вниз. «Сволочь», — произнес с присвистом офицер и быстрым движением руки бросил дымящуюся папиросу. Она угодила прямо в лицо полураздетого красноармейца. У красноармейца вырвался громкий крик боли и придушенного гнева. У Федора сжались кулаки. «Мерзавец! — прошептал он по адресу офицера. — О, подлец!»
А офицер, насладившись зрелищем человеческого страдания, не спеша скрылся в раскрытых настежь дверях штаба.
— Гы-гы-гы, — заржали казаки. — Ловко попало их благородие. Г ы-гы.
В другом конце площади казаки устроили игру в чехарду. Внимание всех отвлеклось туда.
Федор вдруг заметил, как обиженный красноармеец хитро сделал вид, точно у него зачесалась ступня. Он нагнулся, почесал ступню и незаметно поднял брошенный офицером окурок. Этот маневр красноармейца Федор отлично видел из своей щели. Осмотревшись вокруг себя, красноармеец, зажав в кулак окурок, быстро и глубоко затянулся. Потом еще и еще. Но не успел он выдохнуть дыма, как вдруг обеими руками схватился за шею и присел к земле. Предсмертный крик прорезал воздух и замер. Через несколько секунд окаменевший Федор увидел из своей щели этого красноармейца, лежащего в пыли, лицом к земле. Из огромной раны на шее, булькая и поблескивая на солнце, выливались потоки огненно-красной крови. Пленные оцепенели, глядя на внезапно убитого товарища. Федор до боли сжал ладони рук. «Скорее бы вечер, — шептал он. — Нужно отомстить этим палачам».
Убийца стоял позади ряда пленных. Он был хорошо виден Федору. Это был казак из охраны, с диким чернобородым лицом. Он стоял возле трупа, насупив брови, и хладнокровно вытирал окровавленную саблю ветхой солдатской шапчонкой убитого. Даже некоторые казаки отвернули свои лица от зарубленного. Говор и смех замолкли.
Убийца не спеша вытер саблю до стального блеска и вложил ее в ножны. Потом стал, широко раскорячив ноги. Ноги у него были обуты в большие сапоги гармонькой, сильно забрызганные кровью убитого. Он подбоченился и, потрясая кулаками, зычно проревел:
— Я вам задам, как без мово позволения курить! Смотрите же на него и запомните хорошенько, запомните, черти полосатые!
— Запомним. Запомним, — шептал дрожащими губами Федор. — Я всё запомним.
Труп оттащили за ноги в сторону и накрыли рогожей, а лужу крови засыпали песком.
Из штаба выбежал усатый офицер и скомандовал строиться. На площади поднялась невыразимая суматоха. Крики, брань, беготня. И вдруг — Федор не верил своим глазам: из парадного подъезда больницы вооруженные казаки начали выводить больных санаторцев. Среди них были Стрепетов, Ветров и десятки других знакомых лиц.
«Неужели я запоздал?» Руки у Федора похолодели. Он задрожал. «Не может быть». За санаторцами вышли члены местного Совета и коммунисты здешней ячейки. Их всех отвели к штабу и окружили двойной шпалерой казаков с саблями наголо. Опять выбежал из штаба усатый адъютант и скомандовал: «Смирно, господа офицеры». Площадь затихла. На затихшую площадь вышел, как видно, старший начальник. Он был человеком тощим, развинченным и угловатым. Генеральский мундир висел на нем как на вешалке. По бокам его шли сияющие адъютанты, а позади штабная свита. Видно было по красным лицам и оживленным размашистым движениям, что все офицеры сильно навеселе. Сам генерал мурлыкал довольно громко какой-то игривый марш.
Трата-та! Трата-та!
Трата-та! Трата-та!
— слышал Федор из своего убежища.
Посредине площади генерал остановился, заложил два пальца за отвислый борт своего мундира и отрывистым, дрожащим, петушиным криком произнес:
— Здорово, молодцы этапники!
Вся площадь загремела в ответ:
— Здрав-жлаем, ваш-прев-дит-ство!
Мило улыбнувшись молодцам казакам, генерал, потирая руки, подошел к пленным. Остановился. Выставил вперед правую ногу и снова пропетушил: «Здорово, оборванцы!»
Пленные молчали.
Генерала взбесило молчание. Он сразу затопал ногами, задрожал весь, заставляя свою уродливую тень выплясывать на золотом песке причудливый танец. Уже совсем визгливым, пронзительным голосом стал выкрикивать желчные ругательства:
— А, краснопузые дьяволы, молчите? Не хотите отвечать, подлецы? Вышли из повиновения? Я вас!.. Я вввввам!.. Десятого расстреляю, а спесь сгоню. Пятого расстреляю. Голодом уморю. Я вам покажу Ресефесерию, Совдепию. Я вам, черти, вместе с вашим Троцким своими руками кишки выпущу, а очищу матушку Россию от негодяев. Будете знать у меня, как бунтовать!
— Эх, опоздал я. Опоздал, — шептал пересохшими губами Федор. Эта мысль жгла его голову. Он то бегал по темной клети, то вновь припадал к щели окна.
Генерал, нахмурив седые брови, подошел к пленным ближе на два шага. Вся его свита, поблескивая на солнце, продвинулась за ним.
— Ты кто такой? — вкрадчиво, мягким тоном обратился генерал к белокурому и простолицему парню, стоящему первым в ряду пленных, понурив голову.
— Красноармеец Иван Федоров, — ответил пленный. Не успел красноармеец закончить ответ, как упал спиною на землю от сильного удара в лицо. Все лицо у него залилось кровью, хлынувшей из носа и изо рта. А генерал, быстро бегая вдоль ряда пленных, принялся кричать так дико, точно у него горели внутренности.
— К-рррасноармеец! Я вам, перетак вашу мать, покажу красноармейца! А ну-ка, кто еще кррасноармеец? Что, нет? Молчите? Кто доброволец? Тоже нет! Мобилизованные есть? Небось все, как один мобилизованные? Хе-хе. Нет. Дудки. Вам меня, старого волка, не обмануть. Сию минуту выдавайте коммунистов, добровольцев и жидов. Иначе никому из вас не будет пощады. Всех рррастреляю. Ну, смелей говорите.
Генерал делал усилия, чтобы успокоиться.
Кто первый скажет, того прощу, освобожу и награжу по-царски. Ну… — Генерал замер в ожидании.
И Федор замер в ожидании, впившись в щелку.
Пленные молчали, еще ниже склонив к земле свои взлохмаченные головы.
— Говори ты, — повелительно обратился генерал к правофланговому, худому загорелому южанину.
— Не знаю, — смело ответил пленный и вскинул головою. — Мы разных частей.
— А! Не знаешь? Скрываешь. Расстрелять подлеца, выведите его из строя. Ну, теперь ты скажи, — повернулся генерал к следующему по порядку. Тот тоже не знал.
— Рассс-стрелять, — коротко приказал генерал, и следующего пленного вывели из строя.