Большевики

Алексеев Михаил Александрович

— А где председатель? — спросил Арон у командира, как только улеглась первая суматоха.

— Председатель? Он тяжело ранен в правую сторону груди во время боя. Наш батальонный фельдшер говорит, что не протянет и дня.

— Бедняга! Надо будет к нему пойти.

Собрание закрыли.

Федоров, Борин, Михеев, командир отряда и Арон пошли навестить умирающего председателя.

* * *

В большой землянке, куда они вошли, стоял коричневый полумрак. Воздух был отравлен острыми запахами лекарств. Больше десяти темных фигур то мучительно медленно, то горячечно быстро ворочались в соломе. Это были тяжело раненые партизаны. Многие из них находились при смерти, не стонали, не ворочались, а только по временам слабо хрипели. Усатая фигура в военном костюме, с красным крестом на руке, ходила в полумраке между ранеными, то наклоняясь к ним, то просто останавливаясь у изголовья. Рядом с ней ходил санитар, с двумя большими посудами в руках и несколькими полотенцами через плечо.

У входа в землянку все остановились. Командир на носках пошел вглубь и подошел к фельдшеру. Фельдшер быстро показал рукой в угол землянки у входного отверстия и больше не обращал внимания на командира. Командир подошел к выходу.

— Фельдшер говорит, что минуты председателя сочтены.

— Что у него? — спросил Михеев.

— Кровоизлияние внутри и Антонов огонь.

— Где он лежит?

— Вот, в этом углу.

Все они вошли в землянку и остановились.

— Э, да его, братцы, трудно узнать, — протянул Арон. — Ах, председатель, председатель!

Перед ними лежал неподвижно «председатель». Ноги и руки у него широко разбросались по соломе. Босые ноги иссиня-белые, как у покойника, точно окаменели, руки тоже. Одет он был в одни парусиновые штаны, запачканные струйками крови. Его туловище, без рубашки, было плотно забинтовано. Бинт был густо пропитан кровью. Голова, слегка приподнятая сзади, подбородком упиралась в грудь. Лицо серое, землистого цвета. Глаза и щеки глубоко ввалились и выпирали скулы. Нос еще больше заострился. Полураскрытый рот тяжело глотал воздух, входивший и выходивший из легких с большим шумом и свистом.

У его изголовья сидела, скрючившись, тетка Марья. Она молчала. Но раскачивала из стороны в сторону свое худое тело и шевелила губами.

Председатель вскоре открыл глаза. Они из маленьких превратились в огромные, глубокие. Он обвел ими столпившихся у его ног штабных товарищей. Сначала долго жевал пересохшими губами и цокал языком. Потом прошептал: «Спасибо… навестили…» Его глаза встретились с глазами Арона. Он поглядел, опустил бровь и опять прошептал: «Представился… Я… послужил… будя… другие…». Потом опять закрыл глаза и захрипел.

Храп все усиливался и усиливался. И вдруг внезапно прекратился. Тело председателя вздернулось на соломе, вытянулось и замерло.

* * *

Раннее утро было теплое и тихое. Замерли вокруг полян огромные дубы, сосны и березы. Небо залито сияющей краской. Точно по волнистой шерсти, окрашенной в красно-оранжевый и желто-оранжевый цвета, струились прозрачные светло-синие лучи.

Пустынную поляну пересекла быстрая конная фигура. Она остановилась у штабной землянки. Спрыгнула с лошади и быстро вбежала в нее. В землянке спали два дежурных красноармейца. Фигура схватила ближайшего красноармейца за шиворот и потрясла.

— Ты, что же, братец, спать! — закричала она.

Красноармеец дико таращил глаза. Наконец, он оправился, вскочил со скамьи и грубо спросил:

— Тебе кого?

— Где спит начальник? Валяй, буди. Дело есть. Скажи, что из армии Федор приехал. Ну, живо, братец!

Красноармеец передал другому поручение, а сам, не сводя глаз с Федора, остался стоять на месте. Федор про себя потешался его петушиным топорным лицом.

— Заснул, братец, не годится. Недостойно красноармейца, — говорил он полушутя молчаливому красноармейцу. — Не годится. Этак к тебе сонному подкрадутся враги, да и зарежут как цыпленка.

Первым прибежал в штаб Арон. Радостно поцеловался с Федором.

— Жив-здоров, молодчага Федор!

— Что-то ты исхудал, Арон?

— Ничего, немного устал… и все.

Вторым пришел командир, а за ним Фролов, Михеев, Борин и Феня. Жадно впиваясь в каждое слово Федора, они заставляли его вопросами говорить обо всем, что он узнал за время отлучки из города. Федор в общих чертах изложил положение дел в армии, в Республике, политическое состояние во всем мире. В заключение Федор попросил ножик. На виду у всех распорол правый шов на своей заплатанной тужурке и вынул оттуда три лоскутка полотна, мелко исписанные словами.

— Вот это, — развернул он одну из них, — приказ из штаба армии за всеми подписями и печатями на имя штаба нашего отряда — Ха-ха! В нем говорится о том, что фронт в сорока верстах от местечка и в 18-ти от нас, что связь с нами уже налажена и нам в порядке оперативного задания на завтра приказывается итти в бой, занять участок от Михайловского и до местечка к двум часам дня. Связаться по фронту с правым флангом 178 полка и влево с 8 кавалерийским полком и ждать приказания. — Федор передал лоскуток командиру.

— Снарядов и патронов только у нас мало, — вздрогнул командир.

— А как с орудиями? — спросил тут же Фролов.

— Орудия уже прорублены дорогой, будут выволочены на проселочную, там они сделают десятиверстный крюк и соединятся с нами под местечком. Весь вопрос в патронах и снарядах. Их у нас очень немного и достать из армии в этот срок не удастся.

— Не горюй, командир, — кивнул в его сторону Федор, — с нами бог.

Все присутствующие засмеялись.

— А что у тебя в руке еще за лоскутки? — спросил Фролов.

— А это воззвание к партизанам и красноармейцам отряда из города. Другой лоскуток содержит в себе нужный для связи шифр, пропуска и отзывы, имена и фамилии командиров смежных частей и еще кое-что.

Федор и эти лоскутки передал командиру.

— Нужно готовиться к выступлению. Пришли-ка ко мне, братец, командиров, — сказал он красноармейцу, — заведующего оружием и завхоза.

— И коммунистов, — добавил Борин.

— Я думаю, — сказал командир, обращаясь к Борину, — что уже к рассвету мы должны быть у местечка?