Большие девочки не плачут

Клементис Франческа

— Когда Эмму передергивало от этого вкуса, ее мать говорила, что это особый рецепт для похудения, который она нашла в газете «Сан». Когда Эмма стала по-настоящему толстеть, она догадалась, что ее попытки воспрепятствовать этому словно наталкиваются на стену. Тогда-то она и застала свою мамочку за разливанием жира. При одной только мысли о том, сколько жира она съела, Марину впервые стошнило. Ей было одиннадцать лет, и с тех пор она не доверяла еде.

Марина едва не ощутила вкус жира и подавила подступившую тошноту. Она вспомнила, как ее мать пыталась помочь ей стать стройной. В отличие от родителей Эммы, Марининой матери ничего

так не хотелось, как того, чтобы дочь была стройной, как все ее подруги. Она давала ей все меньшие порции, не зная, что Марина потом устроит пиршество в своей спальне, пока не насытится.

Когда Марина наконец согласилась сесть на диету, смехотворное невежество ее матери в вопросах подсчета калорий привело к тому, что Марина еще больше поправилась. В школу она отправлялась с тяжеленной сумкой, в которую были уложены четыре бутерброда, намазанные толстым, с палец, слоем масла, с куском сыра и ломтем жирной ветчины. Мать давала ей еще и термос с жирным молоком, чтобы Марина не грохнулась в обморок от недоедания.

Да Марина и сама была виновата в том, что не понимала, каково воздействие на организм так называемых продуктов для похудения. Она как-то накопила карманных денег и купила пачку печенья. Марина с большим интересом прочитала то, что было написано на упаковке, не придав прочитанному значения. Ей и так было все ясно. От этого печенья худеют. Так там и было сказано. А значит, чем больше его съешь, тем больше похудеешь.

Довольно скоро она стала съедать по пачке печенья в день. Это помимо всего другого, более существенного. Наверное, она не прочитала то место, где говорилось, что это печенье должно заменять еду, а не дополнять ее.

В отличие от Эммы она не прибегала к более драматическим очистительным методам, и главным образом потому, как она с удивлением потом поняла, что не могла причинить страданий своим родителям.

Так-так-так, думала она, сидя в модном ресторане, вся такая роскошная и стройная. Может, я и не ненавижу вовсе эту старую ведьму. Какое разочарование! О Господи! Меня вдруг осенило. Да ведь я не была дома с Рождества. Разве можно лишить мамочку той радостной минуты, когда она наконец-то увидит свою дочь такой, какой всегда хотела видеть!

Она с трепетом представила себе это радостное событие и отметила в уме, что визит к родителям состоится в ближайший уикенд.

Гейл ждала, когда ее подруга снова обратит на нее внимание.

— Прости, Гейл, ты сказала нечто такое, что навеяло на меня воспоминания. Я тебя слушала, правда. Продолжай, прошу тебя.

— Если тебе неинтересно, ты так и скажи. Мне казалось, что ты хочешь понять Эмму. Между прочим, я могла бы сейчас быть в другом месте.

Марина еще раз извинилась. Гейл успокоилась и продолжила свой рассказ.

— Ее мать и отец брались за любую низкую работу, которая попадалась этим двум рано состарившимся полуграмотным людям. Они предпочитали работу с дополнительными доходами — уборка транспорта, что обеспечивало всей семье бесплатный проезд, работа на фабрике, где рабочим каждый день доставались ломаное печенье или мясные обрезки. Эмма шутила, что никогда не была голодной.

Марина улыбнулась.

— Можно сказать, они замечательно заботились о своей семье.

— И старались облегчить ей жизнь. Сказать можно все что угодно. Но они не знали, что делать с Эммой. Она была большой умницей, рано начала читать, и все такое. Но в доме не было ни одной книги, и ей

не разрешали после школы ходить в библиотеку. Они испытывали перед умственными занятиями ужасный страх, которому подвержены некоторые интеллектуально неразвитые люди.

Ишь какая птица, подумала Марина. Если я думаю о своих родителях в точности то же самое, это не означает, что можно произносить такие вещи вслух.

— Она им точно вызов бросала. Ей не свойственно было делать то, чем занимаются другие дети. Эмма не гуляла с мальчиками и вообще непонятно как развлекалась. Да и внешне не была похожа на других. Она была очень мила. И не пожелала следовать семейной традиции, согласно которой нужно быть пухлым и толстым. Они все ели с подносов, сидя перед телевизором, так что ей нетрудно было складывать еду в карманы, чтобы потом от нее избавиться.

И, что еще важнее, она не обнаруживала желания внести свой вклад в семейную казну. Все другие работали лет с одиннадцати. На рынках, в соседних магазинах, везде, где не слишком строго соблюдаются правила.

Но Эмма была далека от всего этого. Ей хотелось вырваться, и она знала, что для этого есть только один способ — образование. Она училась каждую свободную минуту. Друзей у нее не было, потому что девушек, которые ей нравились, она не могла пригласить в свой шумный, довольно неопрятный дом. Да и времени для друзей у нее не было. И к тринадцати годам она стала умной, честолюбивой, симпатичной, стройной.

Марина озадаченно смотрела на нее.

— Гейл, я читала эту историю миллион раз. Бедная, умная, никем не понятая девушка возвышается без чьей-либо поддержки над убогой средой и становится микрохирургом, премьер-министром или еще кем-нибудь в этом же духе. Это называется иметь твердый характер.

Гейл не обратила внимания на то, что ее перебили.

— И они отдали ее в приют.

Марина ужаснулась. Гейл была рада, что наконец-то дождалась реакции, на которую рассчитывала.

— Да-да. Отдали в приют. И не потому, что надеялись, что там ей будет лучше, а чтобы наказать ее. Несколько минут назад ты спросила меня, не обращались ли с ней родители жестоко.

— И ты сказала, что нет.

— Это так. С ней обращались жестоко ее приемные родители.

Марине не хотелось это слышать. Она хотела понять Эмму, но слышать вещи, о которых ей неприятно думать, она не желала. Она так и не выработала в себе надежный механизм, который позволял бы ей переваривать неудобную правду. Вместо прежней чрезвычайно эффективной манеры усваивать пищу. Придется напиться, мрачно подумала она, осушая стакан и одновременно ловя взгляд официанта, чтобы сделать новый заказ.

В первой семье с ней обращались, как с рабыней. Это было нечто из фильма «Вверх-вниз». Она драила полы, стирала вручную белье для всех членов семьи, латала штаны, да-да, латала. И оказалась в больнице. Приемные родители не заметили, что она перестала есть. Она говорила, что покончит с собой, если ее снова отправят в этот дом.

В следующей семье крут замкнулся. Мать не обращала на нее внимания, а отец систематически подвергал ее полному набору запротоколированных оскорблений. Днем он ее бил, ночью насиловал. Она оставалась там до шестнадцати лет, решив, что заслуживает такого обращения, поскольку отдалилась от своей семьи. Сделай она над собой еще одно усилие, чтобы остаться с ними, и она была бы дома и наслаждалась бы счастливой, посредственной жизнью, без мучений.