Большие мелочи
Шрифт:
Беспечное, вечно хлопотливое время текло, словно в туре вальса, приводя в мир нарядную кокетку-осень. Милана переехала к Никите и, точно Адам и Ева, они принялись открывать для себя мир совместного проживания, ведь ни у него, ни у нее прежде такого опыта не было. Конечно же, не обошлось без разного рода сложностей, казусов и недоразумений, размолвок и обид. После очередного спора Милана вскидывала на него укоризненный и саркастичный взгляд:
– Вот понятно, с какой стати я бросилась спорить с тобой. Но объясни, как меня угораздило влюбиться в тебя: ты жуткий упрямец еще и консерватор к тому же.
И как настоящий мужчина, до конца не понимая ни причину упрека и обиды своей женщины, ни оснований для разбора полетов, Никита с энтузиазмом брался без словесных аргументов объяснять ей, как же ее угораздило
А Никите нравилось. Ему нравилось все: приятности и неприятности, бытовые скучные заботы и веселые праздники, бурная полемика и спокойные разговоры даже о том, что и как ему следует сделать завтра. Ему безумно нравилось, как Милана готовит, - завораживающий процесс, накрывающий его каким-то чувством, будто жгущим сердце изнутри. И пусть котлеты или шницели, бывало, подгорали, важнее и значительнее всего были улыбка и сладкий поцелуй в момент, когда она ставила перед ним тарелку. Невероятно нравилось заниматься с ней любовью, ловить ее в душе обнаженной, просто касаться ее, зарываясь пятерней, ерошить ее короткие, но густые темные волосы, отсвечивающие на солнце золотом. Нравилось наблюдать, как она суетится, бегает по квартире полуодетая, опаздывая на работу или учебу, что-то бухтит себе под нос, забавно хмурясь. Очень нравилось входить в ванную после того, как Мила купалась: его окутывало влажное облако аромата абрикосов, аромат ее любимой пены для ванны. Никита абсолютно уверенно мог утверждать: ему нравилась каждая мелочь, касающаяся Миланы. Он не определял их как раздражающие или приятные. Он определял их как знак ее присутствия рядом с ним.
Он был счастлив, но вопрос, его ли это большая любовь даже и не мелькал. Не вспыхнул яркой вывеской он и тогда, когда в конце февраля Милу увозила скорая с приступом острого живота. Всю ночь он просидел в приемном покое, не желая возвращаться в опустевшую квартиру, и думал. Думал вовсе не о том, что любит девушку, лежащую в данный момент на операционном столе, не о том, что его жизнь без нее сера и безынтересна, не о том, как много места она заняла в ней за столь ничтожный срок. Он думал: еще час-полтора и его заверят, что все в порядке и она поправится, а когда ее переведут в палату, он тут же отправится домой, соберет сумку. Туда он положит электронную книгу и ее планшет, махровый халат, без которого она не мыслила уютного вечера или выходного дня, расческу и маленькую косметичку, не покидавшую ее сумочку, а также ее любимые духи. Да, сейчас ей незачем пользоваться ими, но Милана всегда говорила, что обожает их запах, он делает ее уверенной и довольной. Это то, что ей скоро будет очень нужно. Думал, что позвонит ее родителям, расскажет обо всем, попросит не беспокоиться и не паниковать: он ведь рядом, позаботится о ней.
Когда осунувшаяся Милана, выписавшись из больницы, зашла в квартиру, ее ждал не только идеальный порядок. На журнальном столике стоял робот-слон. Конечно же, не такой большой, как на той памятной выставке, модель была много меньше, проще, дешевле…
– Собрал его сам, пока тебя не было. У тебя теперь есть персональный слоник, как ты с детства мечтала, - пояснил Никита, заглядывая в повлажневшие глубокие глаза девушки.
Мила, всхлипнув, крепко обняла его, практически повиснув на нем, прохладные руки хватались за шею. Никита в ответ осторожно прижал ее к себе, уткнулся носом в макушку и почувствовал: вот теперь наконец-то все хорошо, он действительно вернулся домой.
Следующие две недели Милана поправлялась дома. Кажется, перенесенная болезнь и испытания, связанные с ней, неуловимо изменили ее, изменили и самого Никиту…
Как-то вечером, вернувшись с работы, он застал удивившую его картину. Его всегда подвижная и непоседливая Мила сидела, откинувшись в кресле, поджав под себя ноги, и держала на коленях мохеровый шарфик, в который было что-то завернуто. При более внимательном рассмотрении оказалось,
Никита поднял голову и посмотрел на Милу. Та встретила его взгляд с необычными для нее уязвимостью и серьезностью, в глубине глаз – множество эмоций: решимость, грусть, вопрос. Наконец Милана шепотом заговорила:
– Ему две недели отроду. Представь, сегодня в дверь позвонила девочка. Мол, тетенька, возьмите котенка. Кто-то выбросил прямо в ящике из-под фруктов. Совсем крошку. Она троих раздала, а рыженький остался. Никто не берет. А я вижу, котеночек-то едва глаза открыл, орет, пищит, ему кошка пока нужна, а не хозяева. Поначалу брать не хотела, тут ведь за тобой последнее слово. А потом… Знаешь, у него такой вид был потерянный, жалкий, несчастный. Он ведь погибнет, если о нем не позаботиться. Замерзнет. Такой крошка… В общем, я и взяла его. Прости, струсила тебе позвонить и все объяснить, - закончила опасливо и сконфуженно.
– Ничего, все в порядке, - так же шепотом ответил Никита и ободряюще улыбнулся девушке. Милана в ответ тоже просияла улыбкой и свободной рукой ласково коснулась его щеки, погладила и уже увереннее сбивчиво продолжила:
– Этот малыш с моих рук не слезает. Чуть отпущу, тут же пищит, зовет. Устроила серф по интернету, узнала, как его кормить и чем, что ему нужно.
– И что ему нужно?
– Ну-у… Лакать он пока не умеет, есть тоже. Я напоила его разведенными теплыми сливками. Которые, кстати, закончились… Поила через пипетку, та еще морока. В идеале, конечно, ему нужна специальная смесь, которая продается в зоомагазине. Но, знаешь, некоторые говорят, что можно и простую «Малютку» разводить.
Взъерошив волосы, Никита поднялся на ноги и, наклонившись, оперевшись на подлокотники кресла, неторопливо поцеловал Милану в губы, затем поймал ее озабоченный, ожидающий взгляд. От нее пахло сливками, теплом, домом и он понял: все правильно, все идет так, как надо.
– Пойду я тогда в магазин. Кроме «Малютки» и сливок, миски, лотка и наполнителя надо еще что-нибудь купить?
Мгновение Милана смотрела на него горящими восторженными глазами, а потом порывисто обняла одной рукой, притягивая ближе, едва не свалив его на себя, и зашептала куда-то в шею, обжигая дыханием:
– Ты у меня самый лучший!
Уже когда Никита выходил из комнаты, с кресла донесся печальный вопрос:
– Мы ведь можем оставить его навсегда?
Обернувшись, он с нежностью улыбнулся ей:
– Навсегда вряд ли, но на ближайшие лет пятнадцать можем.
Мила вскинула вверх сжатый кулачок, вспыхнув счастливой улыбкой.
– При условии, что имя ему придумаю я, - добавил он со смешком.
С этого дня в двух комнатах современной планировки обитали уже трое жильцов. Котей, как решил назвать усатое-полосатое, вечно пищащее или спящее нечто Никита, оказался воспитанным варваром. К лотку приучился беспроблемно быстро, «Малютку» из пипетки поглощал с удовольствием, помногу и часто, перестал пищать уже дня через два, однако буквально жил на руках Миланы – хорошо, что ей удалось взять небольшой отпуск на работе – а ночью отказывался спать где-либо, кроме ее волос. Рыжее тельце ловко зарывалось в них практически полностью, торчала только плоская мордочка с белесыми черточками – крепко закрытыми глазами. Часов в пять утра этот чертенок кошачьей породы просыпался и начинал будить своих соседей, устраивая игру с их ушами, пальцами, охотясь за одеялом или ногами. Раздраженный Никита пыхтел, ворчал и регулярно делал Котею замечания за все эти выходки, но, видимо, кошачья беспардонность и наглость передались малышу с генами родителей. Между котенком и ним завязалось своеобразное противостояние, парень пытался воспитать его со всеми требованиями педагогической строгости, Милана же сохраняла по-женски мудрый нейтралитет и открыто забавлялась. В результате очередного сражения и выяснения, кто же в этом доме хозяин, Никите доставалось еще больше похвал, поцелуев и объятий, а Котею – сливок и ласк. Обиженным в итоге не оставался никто, компенсация была более чем щедрой.