Большие расстояния
Шрифт:
А война привела земляков и сюда, за Полярный круг. Их было двое: Кешка Макухин, такой же экскаваторщик в прошлом, как и Василий, и даже с одного с ним рудника, и дядя Михеич, бывший лесник, человек уже не молодой, весь в веселых, по-домашнему уютных морщинках. Михеич с его чуть дребезжащим голосом, неторопливыми движениями всегда почему-то напоминал Василию отца. Батя работал на лесозаготовках. Огромная, метровой толщины, сосна, сгнившая на корню, не выдержав собственной тяжести, с грохотом рухнула и придавила старого Федота. Умер отец в страшных мучениях, не приходя в память. Василий остался с матерью.
Земляки часто получали письма из дому. Василию никто не писал. Мать была слишком стара и неграмотна,
А Кешке и Михеичу писали щедро: родственники, рудничные, с лесоразработок. Василий не раз ловил себя, на мысли, что его больше всего интересуют эти чужие письма. И те незнакомые люди с их заботами и маленькими радостями казались близкими, почти родными. Стоило взять в руки трехугольный конвертик, пахнущий хвоей, как перед глазами вставали пронизанные синим туманом распадки, волнистые отроги хребта, покрытые щетинистыми соснами и лиственницами, бревенчатые домики рудничного поселка. А если взобраться на самую высокую сопку, то дух захватит от необъятной голубой шири. Внизу раскинулся рудник. Отсюда, с высоты, карьер напоминает большую воронку. На уступах виднеются работающие экскаваторы, на верхних площадках — длинная вереница вагонов-самосвалов. Красноватая пыль висит над забойными путями, над экскаваторами. И приятней той пыли нет ничего на свете…
В прошлый раз Кешка как бы между прочим сказал:
— А Катя-то Твердохлебова техникум кончила: взрывниками теперь командует. Кто бы мог подумать! А тогда совсем неприметной девчушкой была: от горшка два вершка…
Сейчас старший матрос Виноградов стоял на верхней палубе у привода клапана затопления и поеживался от хлесткого ледяного ветра. Со стеклянным шелестом набегали крутые волны, тучи белесых брызг клубились в воздухе. Полушубок покрылся прозрачной коркой, мерзло ничем не защищенное лицо. Над головой трепыхались сполохи: небо горело зелеными, желтыми и красными, как остывающая с накала сталь, огнями.
И этот призрачный игольчатый свет, тихо переливающийся в бездонной вышине, и черное как деготь море — всхолмленная водная равнина без конца и края, неясные пепельно-серые силуэты транспортов, словно медленно плывущие айсберги, — все навевало неясную тоску, думы о тепле, о солнечных весенних днях.
Не впервой доводилось Василию совершать трудный переход от Архангельска до иззубренного скалами полуострова, и очень часто уже на подходе к базе его ставили сюда, у приводов. Задолго до очередного рейса Виноградов с другими матросами почти каждый день проворачивал штоковые приводы, очищал и смазывал шарниры, соединительные муфты и шестерни на приводах, внимательно осматривал фланцы и клапаны. Несложную надоевшую работу Василий делал почти механически: раз приказано, значит, нечего рассуждать, нужно исполнять. Громоздкая система действовала безотказно, но в глубине души трюмный машинист был уверен, что до самого конца войны ему так и не придется привести эту систему в действие. Даже на войне пожары в артиллерийских погребах случаются редко. Кроме того, для орошения погребов и тушения пожаров на корабле установлено несколько систем и их можно привести в действие из различных пунктов.
Вахта трюмного машиниста на верхней палубе у привода клапана затопления носила даже несколько формальный характер, во всяком случае, так казалось Виноградову. По боевой тревоге он снимал запоры с головок, заключенных в палубные втулки, надевал на головки торцовые ключи. Во время боя, в случае катастрофы, могло поступить приказание с мостика или от командира электромеханической части…
Но за девять дальних штормовых походов еще ни разу ничего особенного не случалось, если не считать стычек с подводными лодками противника, и «страшной» команды с мостика не поступало.
Да, через два часа, а то и раньше, они будут в базе. И пока разгружаются транспорты, а корабль стоит у стенки, Василий успеет побывать у Иннокентия и Михеича, будет пить с ними чай без сахара, узнает новости из тайги. О Кате Твердохлебовой Кешка упомянул в тот раз не случайно. Василий давно догадывался, что Макухин ведет переписку с девушкой, правда, еще не было случая, чтобы Кешка показал письмо от нее: скрытный, прижимистый варнак!
Катю Твердохлебову Василий знал хорошо. На руднике все парни ухаживали за ней. Объяснялся в любви и Кешка Макухин. После получки он покупал в рудничном ларьке яркие ленты, бусы, серьги. Но своенравная девушка наотрез отказывалась от подарков, всячески издевалась над незадачливым ухажером.
«Неприметная девчушка… от горшка два вершка…» — Василий невольно улыбнулся. За этими несколько пренебрежительными словами Иннокентий скрывал острую тоску по девичьей ласке, свои постоянные думы о Кате. Она никогда не отвечала ему взаимностью — это Василий знал наверное. И если теперь Катя переписывалась с Макухиным, то только как с земляком, ушедшим на фронт; а возможно, Кешка первый затеял переписку.
Василию припомнилась последняя весна перед войной. Однажды после смены он забрел в кедрач — в самый дикий, самый угрюмый уголок тайги. И здесь он, к своему удивлению, увидел Катю Твердохлебову. Девушка прерывисто дышала, вздымались маленькие груди, густой румянец заливал ее смуглые щеки.
— Ты чего здесь? — грубо опросил Василий. — Все меня выслеживаешь? Люди уже смеяться стали, проходу не дают…
— Вася… — в голосе девушки послышалась бесконечная грусть и мольба. А он стоял высокий, белокурый, презрительно-насмешливый и со злостью смотрел в ее большие печальные глаза, блестевшие от слез. Он тогда резко повернулся и торопливо зашагал к руднику.
Надоедливая, привязчивая девчонка!.. Она всюду его разыскивает, следует за ним по пятам, открыто ревнует ко всем рудничным девчатам и не хочет замечать, что Кешка Макухин высох от любви к ней.
И только здесь, на войне, Василий понял, что мимо него прошла большая настоящая любовь. Странное дело: за последнее время он все чаще и чаще вспоминает цветущий багульник, дикий кедрач и тоненькую девушку с большими заплаканными глазами. Ему начинает казаться, что тогда он поступил глупо, очень глупо. Нет, не нужно было уходить — и все сложилось бы по-иному…
И уже не раз он подумывал, что нужно послать Кате письмо, попросить прощения и сказать, что всегда он любил ее, и только ее. Но ложная гордость до сих пор мешала ему исполнить задуманное. Вот теперь она — техник, отвечает за самый трудный участок. Станет ли она после всего случившегося водить дружбу с ним, простым экскаваторщиком?.. Да и войне что-то конца не видно. Смешно здесь, в двух шагах от смерти, жить надеждами на будущее, строить планы, мечтать о цветущем багульнике…
…Самолеты появились внезапно. Их еще не было видно за облаками, но тревожное гудение все нарастало и нарастало, заполняя небо. «Юнкерсы»!..» — определил по низкому звуку Василий и ощутил, как болезненно сжалось сердце; корабль показался неуклюжей беззащитной посудиной, и негде укрыться от надвигающейся беды. Ветер да волны… Ветер да волны…
Матросы взлетали по металлическим трапам, торопливо занимали места у зенитных автоматов и орудий. Напряженные бледные лица, суженные глаза и внешнее спокойствие в каждом движении: почти флегматично снарядные подхватывают снаряды, замочные неторопливо вытаскивают из-за пояса запальные трубки. Волнуется только командир зенитной батареи лейтенант Трубилов: то и дело вскидывает бинокль, резко опускает его, кусает потрескавшиеся от ветра губы.