Большие расстояния
Шрифт:
Опять перелет. Я даже тихонько ругнулся от возмущения:
— Эх ты, «Крокодил»!..
Чья-то властная рука выхватила у меня микрофон. От неожиданности я даже подскочил, повернулся и обомлел: на меня в упор смотрели большие девичьи глаза, черные, насмешливые и, я бы даже сказал, гневные. В груди у меня сразу как-то похолодело. Растерялся и слова вымолвить не могу. А рядом лейтенант Шевчук ус теребит, на меня с укоризной смотрит: эх ты, мол, лучший корректировщик! Опростоволосился…
А девушка в бушлате с погонами старшины первой статьи между тем передает данные управляющему огнем. Приглушенным раскатом грянул залп.
Так мы познакомились с Наташей Усольцевой…
И с тех пор что-то запало мне в сердце. Иду в разведку или огонь корректирую, а сам ее горячие гневные глаза вижу. Так обожгла она меня тогда взглядом — на всю жизнь запомнил. И еще запомнил ее руки — маленькие, узкие, почти детские. Откуда пришла она к нам? Знаю только, что до этого в институте училась — конспекты с собой по горному делу возила.
Чудно нам сперва показалось, что вместо Подковки эта девушка командует. Отвыкли мы за годы войны от женского голоса, огрубели малость. Война есть война. Лейтенант Шевчук сперва тоже смущение испытывал: иногда нужно резкое слово сказать, а тут приходится себя сдерживать, учтивые выражения подбирать. Очень это его сковывало.
Только она, наверное, секрет особый знала: быстро прибрала нас всех к рукам. Сама ставила задачу перед разведчиками, людей подбирала, сама в тыл ходила. Большой смелостью, дерзостью отличалась.
После одного совершенно невероятного случая я совсем голову потерял. А было так. Отправились мы в разведку втроем: Усольцева, я и Джумгалов. Туман небольшой окутывал скалы. Вдруг слышим нерусскую речь. Егеря! Залегли. Шагах в тридцати от нас вражеские солдаты противотанковую пушку разворачивают. Лошадей выпрягли и собираются увести их под прикрытие.
— За мной! — это закричала Усольцева. И с пистолетом бросилась на солдат. Забросали мы их гранатами. Паника там поднялась невообразимая. Бросились кто куда — врассыпную. Наташа тем временем запрягла двух лошадей в противотанковое орудие, прицепила ящик с боезапасом, подобрала инструмент и погнала лошадок на нашу сторону.
Вернулись мы в блиндаж героями. Лишь лейтенант Шевчук чем-то был недоволен, строго сказал Наташе:
— Вы мне эти штучки бросьте! Это ухарство. Я за вашу жизнь перед начальством отвечаю…
А сам даже побелел от переживания. Но с тех пор большая перемена произошла в лейтенанте Шевчуке. Без Наташи он не принимал ни одного ответственного решения. И если мнения не сходились, случалось, уступал ей. Подобрел как-то лейтенант, на нас больше не покрикивал. Мечтательное выражение в глазах появилось. О чем он думал тогда, неизвестно. Обратишься к нему с вопросом, он взглянет рассеянно, усы разгладит, потом скажет негромко:
— А вы опросите у помощника. Она лучше моего в таких вещах разбирается…
Не знаю почему, но мне всегда казалось, что я имею какое-то право на ее особое внимание. Нет, это не самоуверенность. Слишком неприметным человеком я был тогда. Да и внешность у меня самая обыкновенная: лицо широкое, чуть скуластое, глаза серые, ничем не примечательные. Да и рост отнюдь не богатырский.
И все-таки мне казалось, что она как-то выделяет меня из
Иногда она вела со мной длинные разговоры. Если время, конечно, позволяло. Усядемся, бывало, на камень, а она спрашивает:
— Вот вы, Ячменев, скажите, есть у вас заветная мечта?
— Так точно, — отвечаю. — Есть! На корабль перебраться бы… За это полжизни отдал бы. А о большем и мечтать не хочу. Помню, как наш «Разящий» тонул… Будто сердце мое из груди вынули. Много моих товарищей погибло. А меня едва живого из ледяной воды вытащили…
Она задумчиво смотрела на меня и говорила:
— Возможно, ваша мечта исполнится: ведь воевать осталось совсем недолго. Да, закончится война, и каждый из нас пойдет дорогой своей мечты. Корабль, море — это хорошо. Я тоже люблю море. В его беспредельности кроется что-то неразгаданное ни учеными, ни поэтами… Но больше всего я люблю землю. Люблю горы и березовые рощи. Особенно горы. Да и специальность у меня — горный инженер. С последнего курса института ушла сюда. Слышали вы что-нибудь о тоннелях? Скажем, способ подсводного разреза или центральной штольни… Или щитовой способ… Как это все далеко!.. Наш профессор Боярышников, сухонький седенький старичок, бывало, глянет строгими бесцветными глазами, а у меня — душа в пятки… Ведь я большая трусиха. Перед экзаменами ночей не спала. От прежней жизни лишь конспекты остались. Правда, осталось еще кое-что. Очень строгий у нас был военрук. Изучали винтовку, гранату, пулемет. А военное дело не любили, считали второстепенным предметом. Вот так и получается: то, что подчас считаешь второстепенным, оказывается самым главным, жизненно необходимым, смыслом всего…
Тот мир, о котором говорила Наташа, казался мне почти нереальным. Я даже представить ее не мог в легком платье, в туфлях на высоких каблуках. Мне казалось, что она всегда носила вот этот черный бушлат и кирзовые сапоги. Да и в этом наряде она была прекрасна, лучше всех других девушек, каких я знавал…
Нет, тогда я не рассуждал о месте женщины на войне. Важно было то, что Наташа сразу же нашла место в сердце каждого из нас. Мы ее любили и оберегали. А она не берегла себя, выискивала для себя дело потрудней. И за это мы любили ее еще больше.
— Значит, вам хотелось бы уйти отсюда, перебраться на корабль? — спросила она.
Я кивнул головой.
— И вам не тяжело было бы расставаться со всеми своими друзьями?
Что-то незнакомое уловил я в ее голосе и покраснел от смущения. А она расхохоталась. И глаза ее словно говорили: «Никуда ты отсюда не уйдешь… даже если бы тебя отпустили. Я-то умнее и хитрее тебя и понимаю кое-что. Человеческая натура — сложная штука. Уйдешь на корабль — и все равно тебя будет тянуть сюда, к этим суровым берегам. Ведь здесь начало твоей юности, твоей первой любви…»