Большое гнездо
Шрифт:
— Вижу, боярин, доносили мне не зря, — сказал Роман, вставая, — закоснел ты в коварстве своем.
И кликнул людей, и схватили они боярина, увели во двор. Вышел князь на гульбище. И на глазах у него смахнули Твердиславу голову...
Страшную тризну справлял Роман по своему любимому боярину. Пил меды, не хмелея. Три дня во хмельном угаре бушевала дружина, а на боярском дворе оплакивала Твердислава безутешная вдова.
Наблюдая неумное буйство мужа своего, даже терпеливая и безропотная Рюриковна
— Скажи, мамка, что случилось с Романом?
— Успокойся, княгинюшка, — стала утешать ее старуха. — Нет в том великой беды. Отшумит гроза — снова станет ясная погода.
— Не любит меня князь.
— Про то тебе лучше знать. А только сдается мне, что скоро перебесится Роман, тогда и вспомнит про свою ладу.
— Не вспомнит.
— Пала вражда между батюшкой твоим и нашим князем. Да только у них как? Нынче враждуют — завтра вместе пьют, клятву дают в нерушимой дружбе. Выкинь дурное из головы...
Лицо у мамки доброе, мягкое, седые волосы расчесаны на прямой пробор; руки у мамки маленькие, ласковые — гладят княгинино покатое плечико.
Нет, не успокоить ей Рюриковны. Сидит княгиня у окна, а недобрая дума точит сердце. Доверчивая она — любит Романа своего, любит и пугается. Чудится ей недоброе, солнышко весеннее ей не в радость.
— Ах ты, господи, — всплеснула руками озабоченная старуха. — Да что ж это такое тебе загрезилось? Нечто свет белый не мил?..
Хлопнула дверь, мамка вздрогнула, отпрянула от княгини. Роман стоял на пороге, пригнувшись под низкой притолокой, смотрел недоверчиво и зло.
— Иди вон, старая, — шикнул он на старуху. У Рюриковны лицо пошло темными пятнами.
Выскочила мамка из ложницы. Роман сел на лавку, дышал тяжело, глядел на жену чужими глазами.
— Все неймется тебе? — спросил отчужденно.
— Да чему радоваться-то? — беспомощно пролепетала княгиня.
— Окружила себя киянами — упрекнул ее князь. — Куда ни ступлю — всюду народ чужой... Ну, чего в рев-то пустилась?
— Бросил ты меня, — размазывала Рюриковна по лицу обильные слезы.
— Эко бабьи разговоры, — усмехнулся Роман. — А того не зришь, как плетут вокруг мужа твоего частые сети...
— Почто пришел?
— Сон мне нехороший привиделся.
Роман помедлил, внимательно разглядывая жену. Поблекла, но еще хороша. Неужто и на нее наговор?.. Больно кольнуло в груди.
С вечера был у него тысяцкий Рагуил. Долго мямлил, шарил по Романову лицу глазами. Князь нетерпеливо сказал:
— Вижу, с плохой вестью пожаловал...
— Не ведаю, с какого краю и подступиться, княже, — пробормотал тысяцкий.
— С конца начинай. После, ежели спрошу, остальное доскажешь.
— Видел я вчера человечка на твоем дворе...
— Много людей у нас повсюду толкается, — поморщился
— Признал я его...
— Ну?
— Из Киева человечек. А тебе, как смекнул я, он не сказался.
— Не было у меня гонцов от Рюрика, — подтвердил князь.
— Вот и подумал я: что ищет Рюрик на Волыни? Ежели не к тебе, княже, прибыл гонец, значит, ко княгине.
— Эко удивил!
— Погоди, княже. Выслушай до конца, — Рагуил, отвернувшись, покашлял. — А выслушав, сам решишь, казнить меня или миловать... Только не утерпел я о ту пору.
Проследил за киянином. И верно — ко княгине прибыл он, был в горнице с нею вдвоем. О чем говорили, не ведаю. Одно только скажу — неспроста затянулась у них беседа...
Дурная кровь ударила Роману в голову. Быстро он загорался, да не быстро отходил.
— Ну, гляди, — пригрозил князь Рагуилу. — За свои слова ты в ответе.
— Все правда, истинный крест, — побожился тысяцкий.
О недобром сне Роман Рюриковне для красного словца прибавил. Сам же его и выдумал и, рассказывая, глаз не спускал с меняющегося лица жены:
— Будто возвращаюсь я от ляхов. Устал дюже. Да и дружинники едва держатся в седлах. Ищем ночлега, а вокруг ни души. Так-то, рыская, набрели в лесу на волхва. Сидит на пеньке, борода длинная, седая. И так выходит, что поджидает он нас. А сам в сторону глядит, клюкою тычет в муравейник. Подступился я к нему с вопросом: заплутали, мол, мы, где бы переночевать? Ухмыльнулся волхв и тако мне говорит: «О том ли печалуешься, князь? Ищешь в лесу ночлега, а дома ждут тебя худые вести. Поспешай, покуда не опоздал...». Эк что выдумал! — хохотнул Роман.
И тут же продолжал:
— И еще сказал мне волхв: «Чужие люди озоруют в твоем тереме, пьют твои меды, поносят тебя за твою доброту...»
Ослабела Рюриковна под настойчивым взглядом мужа, едва чувств не лишилась.
— Да что с тобою, княгинюшка? — будто удивился Роман. И так подумал: «Нет, не обманул Рагуил».
— Прости меня, князь! — едва слышно проговорила Рюриковна. — Виновата я пред тобой. Вещий твой сон в руку.
— О чем ты?
— Был у меня человек от батюшки. И ныне он здесь, — призналась Рюриковна.
— Уж не ослышался ли я? — сказал Роман. — Что ты такое сказываешь?
— Сама хотела во всем признаться, да ты опередил. Явился ко мне человек с батюшкиной печатью нежданно-негаданно — оробела я... Приветливые речи говорил. А пуще всего, в разговоре-то, жалел, что дружбу завел ты с черниговцами, давними батюшкиными недругами.
— Так и говорил? — насторожился Роман.
— Да что меня пытать? — отвечала Рюриковна. — Побеседуй с ним сам, княже.
Кликнули гонца. Недолго пришлось его ждать. Явился на зов сразу, будто за дверью стоял.