Большое кино
Шрифт:
— Я не могу спокойно на тебя смотреть…
Либерти густо покраснела, и телефонный разговор мигом вылетел у нее из головы. Притворяться дальше было бессмысленно.
— Должна тебе кое в чем признаться. Эбен. Я постоянно смотрю выпуски новостей в надежде увидеть тебя. Страшно горюю, когда пропускаю прямые трансляции твоих пресс-конференций. Мое любимое зрелище — наблюдать, как под твоим подбородком стопроцентного американца вырастает лес микрофонов. — Она погладила колючую щетину, которая отрастала у него уже через час после
— Боюсь даже гадать, — медленно произнес Эбен.
— Он такой длинный, могучий… — Пирс вздрогнул, а она еще больше покраснела. — Нахал! Я думаю о твоем языке. — Либерти схватила со стола и подняла стакан с пивом. Рука предательски дрожала. — Выпьем за твой язык! Видит Бог, теперь мне не скоро придется им упиваться. За язык Эбена Пирса, самый резвый на Капитолийском холме! За твой язык, как бы он ни подействовал на твоего помощника, болвана из Атланты, заставшего нас в тот раз…
— Когда?
— Перестань, Эбен! — Она понизила голос. — Ты все отлично помнишь.
Он откинулся на спинку стула и ослабил узел галстука.
— И все-таки, Либ?
Она опять залилась краской и покачала головой.
— Узнаю прежнюю застенчивую Либби. Уж не про Тома ли ты? Это он вошел ко мне в кабинет, когда я за тебя принялся… — Она кивнула, наблюдая, как оседает пиво в его стакане. — Прямо на столе… — не унимался он. Она снова кивнула. — Помнится, ты зашла за ключами от «мустанга», потому что уронила свои в шахту лифта.
— О! — Либерти в этот миг захотелось остаться наедине с воспоминаниями. Они нахлынули горячим потоком, и она потонула в мелочах. Оказалось, она помнит, какое на ней было в тот день платье — лавандовое, с зеленым кантом, и как она собирала заколки, и как упиралась босыми ступнями в его диван…
Он спустил с нее трусики, и по всему ее телу побежали мурашки. От его бесстыдных ласк у нее дрожали колени. Тогда он посадил ее на стол, широко развел ей ноги и в дополнение к пальцам пустил в ход язык. Она испытала один оргазм, второй, третий… Каждый последующий был продолжительнее предыдущего. Ради этого она и жила на свете…
— Земля вызывает Либби, прием! — Эбен звякнул стаканом о ее стакан. — Что за мысли переполняют сейчас твою рыжую головку? Поведай старине Эбену все, все.
Либерти вздрогнула: знакомый голос вернул ее к действительности.
— Я как раз думала о том, как подло ты со мной обошелся, старина Эбен..
— Чего же ты хочешь? — Он беспомощно развел руками. — Мне было всего двадцать девять лет!
— Вот именно. В таком почтенном возрасте — и такая подлость! — В те времена он казался ей до неприличия взрослым. — Все относительно. Эбен, — мне-то было всего девятнадцать! Я тогда не представляла, что такое измена.
— Согласен! — Эбен поднял руки. — Я вел себя как последняя скотина. То есть, будучи членом американского конгресса, я изображал из себя джентльмена, но по душевному развитию был еще сосунком со склонностью к скотству.
— По душевному развитию ты был просто сволочью.
— Можно и так сказать.
— Нет, я не позволю тебе слишком легко отделаться! — вспылила она. — Ты знал, что для меня был единственным мужчиной на свете. — Почувствовав в глазах жгучие слезы, она вынула из его нагрудного кармана платок и промокнула глаза. — Дело в том, Эбен, что у меня сохранились предрассудки: по-моему, когда искренне любишь, не женишься на другой, — прошептала она.
— Ради Бога, Либби!.. — ответил он тоже шепотом. — Корни умерла, пускай покоится с миром. И потом, ты ведь отлично понимаешь, что ни ты, ни я ничего не добились бы, если бы я тогда махнул на все рукой и женился на тебе. Я бы не стал сенатором, а ты — процветающей журналисткой.
— Святая правда! — Либерти повозила мокрым платком по столу. — До встречи с тобой я не знала даже слова такого — «амбиции». Лишь понаблюдав, как ты заключаешь политически выгодный брак с хорошенькой Корнелией Ратерфорд, дочерью губернатора, решила: раз ради своей карьеры ты смог пожертвовать собой и мной, раз тебя пожирает слепое честолюбие, значит, я тоже стану честолюбивой!
— Решила — и стала. — Он произнес это серьезно.
— Теперь я почти понимаю тебя. Эбен. Она принесла деньги и влияние, ты — красоту и мозги. Мне другое неясно: зачем я была тебе нужна и после этого? То есть мне понятно, почему мужчине хочется иметь любовницу: видимо, Корнелия оказалась недостаточно горячей в постели. Но почему я, а не какая-нибудь умелая профессионалка? Ты ведь знал, что я для этого не гожусь, но все равно не отставал, и дальше все стало совсем плохо. Гадко!
— Успокойся, Либби! — В его голосе зазвучало участие.
Она отвернулась.
— Почему ты не оставил меня, зачем испортил воспоминания о первых годах, когда все было так хорошо, так просто?
— Просто? — удивленно переспросил Эбен.
— Да. Тогда еще не проявился твой садизм и мой мазохизм.
— Может, наоборот?
— Нет, Эбен, не надо упрощать. Мы исполняли заранее обозначенные роли. Кто таскал меня по всей Европе, селил в пансионах и использовал, когда твоя нездоровая жена отдыхала? Если ты не считаешь это садизмом, значит, ты не просто жесток, но еще и непроходимо глуп.
— Постой, Либби! Зачем превращать учтивую беседу в размахивание грязным бельем?
Она снова закурила, и он поморщился от дыма.
— Что-то не припомню, чтобы мне пришлось выворачивать тебе руки, заманивая с собой в Европу. Ты могла бы отказаться.
Надо было ударить меня по лицу, настоять на отмене поездки, чтобы не расставаться со мной на две недели. Но ты ведь этого не сделала, Либби. Помнишь, как ты тогда поступила? — Он приподнял ее голову за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза.