Большое приключение. Пепел
Шрифт:
Великий сидхе на поверку оказался самовлюблен до невозможности, а уж скромностью боги его явно обделили. Видимо сочли что на такую тушу этой самой скромности уйдет слишком много, а её и так не хватает в подлунном мире. Так что Короли Неба щедро одарили мудреца Восточного Предела наглостью, хамством, бахвальством и еще многими пороками. Как это обычно бывает, пороков в небесном ларце, откуда боги раздают свои щедроты, куда как больше, нежели добродетелей.
— Даже ребенок в Королевстве Фейре знает слов больше, нежели ты! — смеялся дракон, непроизвольно выдыхая струи синего огня. — Не говоря уже о дворянах и обо мне!
— Я бесконечно восхищаюсь вами, о всезнающий, — лоб Эша в который
От этих бесконечных поклонов у парня стерлась кожа на лбу, превратившись в неприятное красное пятно. Чтобы скрыть позорную отметину магик создал из камня бандану, коей подвязал отросшие волосы.
— Можешь ли ты говорить с дождем, червь? — спросило чудовище, положив исполинскую голову на свитые кольцами тело.
"Огромная гармошка" — улыбнулся про себя волшебник, а в слух сказал. — Да, могу.
— Король Фейре может говорить с потоками дождя, — ухмыльнулся Ху — Чин. От этой ухмылки иной человек поседел бы и всю жизнь заикался. — Я же могу говорить с каждой каплей.
— Я поражен вашим знанием, о мудрейший, — лоб опять заболел, а кожу засаднило.
— Знаешь ли ты как подчинить себе Лес?
— Знаю.
— Ничего ты не знаешь! Я могу подчинить каждый листок и каждую травинку, но даже это не является истинным знанием!
Эш замерив не веря тому, что слышал. В первые на его памяти дракон отозвался о себе не о как всезнающим и могущественнейшем мудреце, а как о ком-то кому все же ведомы не все секреты мироздания.
— Знал ли ты, червь, что некогда я был покровителем Гиртай — благословенной страны, освещенной лунами Семи Небес?
Эш, догадывавшийся об этом, все же слукавил ответив:
— Нет. Но узнав, я еще больше восхищаюсь вами, о прекраснейших из прекрасных.
— Когда-то, — продолжал Ху — Чин, — этот народ был велик. Когда на западе людские королевства еще были юны, здесь уже возвышались пагоды городов, а стены толщиной могли поспорить с некоторыми горными хребтами. Мудрецы писали трактаты по философии, художники на картинах могли запечатлеть дуновение ветра, волшебники подчинить духов и демонов. Но все прошло. Гиртай, будто неудачно построенная башня, рухнул под собственным весом.
Дракон замолчал, и Эш решил вставить еще одну реплику.
— Мне жаль это слышать, — волшебник не лукавил, ему действительно было жаль Гиртайцев.
Еще некоторое время в пещере висела гнетущая тишина, нарушаемая лишь завыванием вездесущего ветра. Какое у него было имя? Этого не мог сказать никто — имя ветра изменчивее нрава юной, расцветшей девушки. Мгновение — и вот оно одно, мгновение — и вот другое. Имя ветра не поймать и не отыскать.
Можно лишь прислушаться к нему, попытаться осознать, но все равно остаться с носом. То ли дело имя огня — оно было яростным, ярким и буквально горело в душе Эша. Нет, волшебнику было не понять тех, кто подчиняет формы ветра — для него и этот осколок из жемчужины казался чем-то непостижимым.
— Пришло время преподать тебе мой самый сложный урок, — спокойно, будто и не своим голосом, произнес Ху — Чин. — Послушай же историю, Мастер Тысячи Слов. Послушай и никогда не забывай. События эти произошли в те времена, когда люди звали Королем любого, у кого имелась дубина покрепче. Народ Гиртая праздновал Новый Год и тысячи тысяч лепестков вишни устилали их столицу — Таинственный Город. В это же время на Седьмом Небе, где находится царство богов, шел Вишневый Пир. Всех полубожественных созданий, всех фейре и многих смертных мудрецов позвали туда. Был там и я. В обличии своем я не занимал и мелкой пяди — настолько величественен дворец Яшмового Императора.
Волшебник не рисковал слишком громко выдохнуть чтобы не нарушить стройный рассказ о временах, которые не упоминались
— Прелестные нимфы, от чьей красоты твое сердце разорвалось бы на мелкие осколки, подносили мне Вишневый Нектар. Младшие богини, отличающиеся от духов лиственных деревьев — дриад, лишь наличием разума, услаждали слух песнями столь изысканными, что послушав одну, ты бы лил слезы и морщился от гундежа лучшего придворного менестреля Хрустального леса. Мудрецы же занимали меня беседами. Речи их были столь глубоки и бездонны, что лишь над одним словом ты бы размышлял всю свою жизнь, а истинного смысла так бы и не отыскал. Воистину Вишневый Пир Седьмого Неба стоит того, чтобы жить одним лишь воспоминанием о нем.
Дракон прервался и повернулся в сторону выходу из пещеры. На востоке поднималось солнце. Оно ласкало небо жаркими поцелуями, и небо краснело, будто стеснительный юноша, украдкой сорвавший первый поцелуй самой красивой девочки. Воздух постепенно нагревался, накрывая плечи теплым саваном. Волосы перебирал стихший ветер, играясь с ними подобно любовнице, томящейся в утренней неге. Если и было что-то прекрасное в этой пещере — так это рассветы.
— Тогда же ко мне и подошел бог моего народа. Мудрец Ляо — Фень. Он не был даже приближен к Яшмовому Императору, не занимал небесной должности и не имел связей в магистрате, но где бы он не ступал, каждый подносил ему дары и кланялся, касаясь лбом облаков. Его глаза сияли подобно Миристаль, а улыбка светила ярче полуденного Ирмарила. На каждый дар он отвечал своим — советом столь дельным, что порой мог изменить ход истории, проложить новое русло потокам времени. Я, лишь один из Цветных Драконов и помыслить не мог, что путь небесного мудреца лежал ко мне. Мы сели будто равные и вели беседу. Никогда еще я не вел беседу столь затягивающую и запоминающуюся как эта. Прошло вот уже почти десять тысяч лет, а я помню её будто лишь мгновение назад и мой лоб в прощальном поклоне коснулся облаков.
Кем же мог быть этот Ляо — Фень если даже гордец Синий Пламень склонил перед ним голову? Эш, помнивший статуи в монастыре, не мог поверить что сухонький, слабенький старец мог сокрушить мощь Ху — Чина.
— Под конец нашей беседы, Ляо — Фень сказал, что вскоре наш народ погибнет. Я взбеленился и хотел было сбежать с Вишневого Пира чтобы помочь Гиртайцам, но мудрец остановил меня и подлил еще лепесткового вина. Я не мог поверить своим глазам. Чтобы тебе не рассказывали жрецы, волшебник, а боги смертны. Как только умирают их народы, уходят и они. Но Ляо — Фень не боялся смерти, нет — нет, ни мускула не дрогнуло на его лике. Я счел было это трусостью, хотя в итоге сам очернил себя презренным пороком. Ведь если падет Гиртай, то кто будет приносить мне жертвы, кто увеличит мою мощь и восславит имя? Над кем я буду покровительствовать? Над голыми скалами и разбитыми дорогами?!
Ху — Чин, разгорячившись, не заметил как от его ярости стали оплавляться стены пещеры.
— Ляо — Фень же проигнорировал мои вопросы. Он наклонился ко мне, — дракон, сверкнув янтарными глазами, рассеченными на две половины черным зрачком, наклонился к замершему Эшу. — Он набрал в грудь воздуха, — от вдоха Ху — Чина задрожали мелкие камешки. — И одарил меня, как не одаривал самого Яшмового Императора.
И дракон прошептал древнюю мудрость, ставшую вершиной учения Ляо — Феня, но сокрытую даже от последних монахов горы Мок — Пу. Услышав эти несколько слов, несколько простых, незатейливых слов, Эш побледнел. От страха и осознания у него закружилась голова, а к горлу подступила тошнота. Все стало вдруг таким хрупким, таким неважным, таким одномоментным. Казалось коснись чего-то и оно рассыпется в прах, чихни и разорвешь ткань мироздания.