Большое путешествие Малышки
Шрифт:
После премьеры спектакля о колхозной жизни (на банкете по этому поводу пили исключительно самогон) Театр впал в сонное оцепенение. Все ходили, по точному замечанию Ивана Семеновича Козловского, "как картошкой объевшись". Кто-то что-то репетировал, кто-то над чем-то работал, но никто не мог сказать, над чем. Говорили почему-то шепотом. Тишина стояла глухая и безнадежная. И лишь время от времени в каком-нибудь дальнем закутке приходила в себя особо стойкая осенняя муха и, тихо жужжа, делала ленивый облет территории, а потом возвращалась на место и опять впадала в спячку.
Где-то на подходе к весне наметилось слабое оживление. А однажды в театральном буфете, доедая скудный обед (гороховый суп, биточки
– Я уже знаю, как буду делать сцену на балконе, - сказал Фадеев.
– Как?
– спросила Малышка.
– Потом, - ответил Фадеев загадочно и занялся компотом.
И по Театру поползли слухи о репетициях "Ромео и Джульетты" и сцене на балконе во всех подробностях, и начались стычки по поводу распределения ролей до того ожесточенные, что был момент, когда тихая Лизочка на глазах у всех вцепилась в волосы своей подруги Анжелы Босячной. Артисты старшего поколения относились к этим волнениям спокойно. Они-то знали, кто будет играть Джульетту...
А в самый разгар весны, в начале апреля, в Театре появился человек... Этот человек был в отлично сшитом костюме, отличных туфлях, а горло ему сжимал дорогой галстук. Он как-то запросто проник в Театр через служебный вход и, точно сориентировавшись на местности - во всех этих переходах, коридорах и тупичках, минуя столярные и пошивочные цеха, минуя кабинеты Главного и Директора, гримерки и репетиционные, добрался до литературной части к Ивану Семеновичу Козловскому. В руках человек сжимал папку с пьесой. Перед Иваном Семеновичем Козловским он немного стушевался и был предупредителен и вежлив вплоть до заискивания. На это Иван Семенович ответил, что прочтет пьесу в самые кратчайшие сроки. Когда он прочел эту пьесу, Малышка не заметила, но несколько дней Иван Семенович Козловский ходил чернее тучи и не отвечал на ее расспросы. Через несколько дней человек появился опять. Иван Семенович Козловский вышел с ним в коридорчик-предбанник и там долго и обстоятельно уговаривал не писать пьес. (Малышка слышала их разговор через тонкую дверь.) Вернувшись в литчасть, Иван Семенович Козловский долго вздыхал, а потом заметил:
– Все. Это конец.
– Почему?
– спросила Малышка.
– Вот увидишь.
Через два дня к Театру подъехала черная "Волга" и из нее вышел все тот же, уже знакомый человек в окружении небольшой свиты. Вел он себя совершенно иначе и шел по Театру не как гость, а, скорее, как хозяин. И все расступались перед ним. Он направился прямиком в кабинет Директора Театра, куда был срочно вызван и пробежал мелкой трусцой и Главный режиссер. Там все трое пробыли довольно долго (говорили, что они пили коньяк) и вышли действительно очень оживленные и довольные друг другом.
– Замечательная пьеса!
– говорил Главный.
– Отличная пьеса! Не пьеса, а подарок Театру!
В Театре, как известно, слова имеют особое значение, вес и цену, и самые незначительные, вроде бы пустые и никчемные словечки, которые в любом другом месте и за мусор бы не посчитали, в Театре обмусоливаются, обсуждаются и передаются из уст в уста. Что уж говорить тогда о словах Главного режиссера! Услышав, что сказал Главный о пьесе, Иван Семенович Козловский натянул свою штормовку и направился на этот раз не за сигаретами, а к нему собственной персоной. Никто в Театре не слышал, о чем они говорили, фигурировало активно только одно слышимое слово - "предел". Кроме того, говорили, что Иван Семенович, что было на него совсем уже не похоже, очень кричал.
На первый
Малышка одна сидела в литчасти и катала по столу хлебные шарики. Иногда она по привычке отправлялась в зал, где шли репетиции, но Главный не давал ей листков со своими пометками. Малышка понимала, что с текстом этой пьесы ничего уже поделать нельзя, и иногда читала в глазах Главного искусно запрятанный испуг. Да что говорить, ужас, ужас видела в его глазах Малышка, но от застенчивости она отводила взгляд.
Короче, скучно ей жилось, и она даже подумывала начать писать свои воспоминания. Но и вспоминать-то ей еще толком было нечего. Она написала о том, как ей на дом привезли мешок картошки... и на этом остановилась...
Как-то Малышка купила три больших яблока и отправилась к ассистенту Фадееву в больницу, где он лежал по поводу язвы двенадцатиперстной кишки. Малышка миновала чахлый скверик и долго плутала в лабиринтах больничного городка. На вопрос, как пройти к терапии, желтоглазая старушка только вяло огрызнулась:
– Как, как? Сама должна знать как!
Стены терапии были выкрашены тошнотворной, желто-зеленой краской. На унылой больничной лестнице и в больничном коридоре пахло лекарствами, тоской и почему-то псиной. Ассистент Фадеев лежал в палате, отвернувшись к стене. И даже по его спине было видно, что он целиком и полностью отдался разрушительной стихии больничной тоски и не хочет сопротивляться. Совсем плохо стало Малышке. И невыразимо прекрасным показался ей отсюда Театр, освещенная сцена и даже эта ужасная пьеса, репетиции которой там сейчас шли. Малышка стала пылко рассказывать Фадееву про Театр, пытаясь пробудить у него интерес к жизни. Но все было напрасно. Ассистент Фадеев продолжал безучастно разглядывать стену, и его серое, исхудавшее лицо при этом почти сливалось с серым больничным халатом. И только в конце свидания, когда совсем уже погрустневшая Малышка стала прощаться, наверное, чтобы ее утешить, он рассказал ей о том, что его как-то навестил Иван Семенович Козловский, который в настоящий момент жив и здоров и занимается тем, что собирает бутылки в Центральном парке. Но никому, никому больше знать об этом нельзя.
В тот же день Малышка отправилась в Центральный парк. Уже смеркалось. День был холодный, и к вечеру стало еще холоднее. В мглистом, влажном воздухе темнели деревья. Шумели кронами. Людей было мало, да и те уже расходились. Наступало время темных, подозрительных личностей и их темного житья. Где-то кто-то вскрикнул, где-то визгливо захохотала женщина, где-то засвистали, а от столов, за которыми днем пенсионеры мирно играли в шахматы, донеслось омерзительно безголосое, нестройное пение. Страшно стало Малышке. И опять подумалось ей - как прекрасен Театр! Как празднично, как лучисто, как тепло светится сцена! Как темна, непонятна жизнь за его стенами. Малышка быстро пробежала по аллеям - нигде не было Ивана Семеновича Козловского. Тогда, преодолевая страх, она пошла совсем медленно, прислушиваясь, вглядываясь в сгущающуюся вокруг тьму. И за немыми каруселями, в подстриженном ельнике услышала тихий, нежный перезвон. Она бесстрашно шагнула навстречу и в туманном свете фонаря увидела Ивана Семеновича Козловского. Иван Семенович Козловский был в своей старой куртке-штормовке, с рюкзаком на плечах. Он не спеша шарил палкой в траве под кустами, время от времени, как рыбак, выуживая оттуда пустую бутылку. Увидев Малышку, Иван Семенович Козловский, можно сказать, не удивился. Он отвел ее на скамейку у одного из аттракционов, и Малышка рассказала ему, в каком ужасном положении, на ее взгляд, находится ассистент Фадеев.