Большой горизонт

Линьков Лев Александрович

— Так как же все произошло? — поторопил я.

— Вначале на острове почувствовали несколь­ко сильных подземных толчков. Многие жители кто в чем повыскакивали на улицу. Дело ведь но­чью было. Санчасть, где лежал Алексей, находи­лась неподалеку от нашего бывшего домика, и, почуяв беду, Алексей немедля прибежал к нам. С Маришей он давно дружил, еще с Черноморья.

Баулин опять тяжело вздохнул.

— А вскоре на берег обрушилась первая огромная волна и сдвинула наш домик с фунда­мента. На полуразрушенном крыльце Алексей столкнулся с Ольгой. Она крикнула: «Спасите Маришу!» — и передала с рук на руки спящую дочку, а сама обратно в дом. Должно быть, не представляла себе всей опасности — да и кто ее мог тогда представить! —

и хотела захватить что-нибудь из одежды. На Марише была только рубашонка да вот этот платок,— кивнул Баулин на прикрывавшую настольную лампу шаль.

Он достал из стола трубку, кисет, набил чубук и вдруг высыпал табак обратно, резко задвинул

ящик.

— Шабаш! Я еще Оле обещал бросить. Мы снова замолчали. И снова только руки выдавали, что творится в душе капитана 3 ранга. Они, большие, натруженные руки его, бессильно лежали на столе, чуть заметно дрожали.

— Словом,— как бы подводя черту, произнес Баулин,— словом, Кирьянов не дождался Ольги. Увидев, точнее, почувствовав приближение новой волны, он прижал к груди Маришу и полез вверх по крутому склону. А другая волна все-таки настигла их. Не будь Алексей замечатель­ным пловцом, их разбило бы о камни. Каким-то образом он изловчился зацепиться вот за этот самый отпрядыш,— показал Баулин на фотогра­фию.— С того дня, как выпадет у Алексея сво­бодная минута, он к Марише, старшим братом для нее стал. И она к нему привязалась. Про­снется — первый вопрос: «А когда придет дядя Алеша?» Придет он, бывало, после вахты и то самоделку-игрушку принесет, то сказки начнет рассказывать. Я просто диву давался — молодой парень, а столько сказок знает. Спрашиваю как-то: «Откуда ты, Кирьянов, такие сказки выко­пал?» — «Я, говорит, сам их сочиняю. Начну чего-нибудь рассказывать — получается вроде сказки».

Баулин потянулся к детскому столику, устав­ленному игрушками, поискал что-то.

— Минуточку...

Он вышел в спальню и вскоре возвратился с толстой тетрадью в клеенчатом переплете.

— Так и есть, под подушку спрятала! — Он улыбнулся. — На прощание Кирьянов все сказки в эту тетрадку переписал. Печатными буквами — Мариша по-печатному читает свободно,— и кар­тинки нарисовал. Художник он, как видите, не ахти какой, но тюленя от кита отличить можно. 32

Я с любопытством перелистал тетрадку. В об­рамлении бесхитростных виньеток, изображав­ших то ромашки с васильками, то крабов, то морских бобров или рыб, были старательно вы­писаны названия сказок: «Про добрую девочку Маришу и жадного Альбатроса», «Про бобренка, который любил качаться на волнах, и про зло­дейку-акулу», «Как мама вулкан уговорила», «Про девицу-красавицу, которая не любила зве­рей и птиц, и про то, как все звери и птицы от нее отвернулись»...

— Надо прочитать,— сказал я.

— Это уж вы у хозяйки спрашивайте,— шут­ливо развел руками Баулин и отнес тетрадку об­ратно к Марише.— Чего доброго, еще проснется.

— Вы не предлагали ему остаться на сверх­срочную?

— Зачем? Он учителем хочет стать. По род­ной Смоленщине соскучился. Что ж, как гово­рится, дай бог ему счастья!

— Вы-то вот с Курил уезжать не хотите...

— Я другое дело, граница — мой дом. А Кирь­янову в декабре только двадцать пять стукнет. Со всеми жаль расставаться, когда они уезжа­ют.— Баулин улыбнулся.— Тебя-то самого, ко­нечно, не только добром поминают: и строг был, и придирчив. А как не быть строгим — мы ведь здесь вроде как на фронте. Всех жаль,— по­вторил он,— а вот, честно признаюсь, ни с кем еще не было так тяжело расставаться, как с Кирьяновым. И не потому только, что он спас Маришу. Моряк он замечательный — сама чест­ность, скромность и исполнительность. Да вдо­бавок к тому — волевой. Это ведь он два года назад,— Баулин посмотрел на календарь,— да, послезавтра будет ровно два года, оставался на острове_/один на один с разбушевавшимся вул­каном.

— Как один на один?

— А так вот! Вроде коменданта... Словом,— добавил Баулин, видимо, он не мог обойтись без этого «словом»,— всех жителей острова пришлось эвакуировать на танкер «Баку». Да, представьте себе, первым на наш сигнал бедствия к пылаю­щему острову подошел именно танкер.

— Зачем же остался на острове Кирьянов?

— Сообщать по радио о ходе извержения. История в своем роде примечательная! А кто в январскую стужу трое суток сторожил в забитой льдами бухточке шхуну-хищницу? Опять же Алексей.

Баулин сверил ручные часы с корабельными.

— Ну, мне пора.

Он снял с вешалки кожаный реглан, заглянул в спальню, молча прощаясь с дочкой, сказал, притворив дверь:

— А если б вы знали, сколько я с этим чер­тушкой Алексеем Кирьяновым повозился, сколь­ко он еще в морской школе мне нервов перепор­тил! Да и не я один — и замполит, и комсомоль­ская организация... Хотите верьте, хотите нет, я уж было думал, что горбатого только могила ис­правит. Такой Алексей был заносчивый, строп­тивый, отчужденный. Ни замечания, ни выгово­ры, ни внеочередной наряд на камбуз — ничто на него не действовало. На гауптвахту он от­правлялся прямо-таки с удовольствием. «На гу­бе, говорит, я посплю вволю».

Впрочем, откровенно говоря, и мы поначалу были в чем-то виноваты, не сразу разгадали на­туру Алексея, не сразу вникли в его прошлое. В особенности, конечно, я...

— Как же из Кирьяноза получился отличный

пограничник?

— А все началось с первого шквала.— Баулин снова посмотрел на часы.— Сейчас-то уж неко­гда. Напомните, расскажу в другой раз. Спокой­ной ночи, располагайтесь как дома.

— А как же... Чем утром накормить Маришку?

— Что ж вы думаете, мы бобылями живем?— улыбнулся Баулин.— Мы с соседями — одна семья. Да Мариша раньше вас встанет. Она еще сама вас чаем напоит, она у меня самостоятель­ная!

Провожая Баулина, я вышел на крыльцо. Мы обменялись рукопожатиями, и его высокая, слег­ка сутуловатая фигура исчезла в густом липком тумане.

Снизу, из-под утесов, доносился тяжелый, пе­рекатистый гул океана.

Глава вторая Первый шквал

Проснувшись среди ночи, я не вдруг сообразил, где нахожусь, прислушался: под утесами ревел штормовой накат, дробно постукивали ставни, завывало в трубе.

Я поискал папиросы, но вспомнил, что в доме не курят. Снова уснул и очутился во вла­сти бушующего океана. Тщетно пытался я ухва­титься за пляшущее рядом бревно: меня относи­ло все дальше и дальше от берега. Внезапно взо­шло слепящее солнце, и чья-то заботливая рука коснулась моего плеча.

У дивана, на котором я спал, стояла одетая, умытая, причесанная Маринка.

— Дядя, у тебя болит головка?

— Нет, не болит,— пробормотал я в смуще­нии.

— А почему ты кричал? Тебе приснился страшный сон? Да? — спросила она участливо.— А я сегодня во сне летала. Высоко-высоко, выше вулкана. И ни чутельки не боялась! Папа гово­рит: если летаешь во сне, значит, растешь.

Комнату озаряло редкое для Курил солнце. Стол был накрыт к завтраку.

— Кто же открыл ставни?

— Я сама! — ответила Маринка.

— Ты сама и чайник вскипятила?

— Разве можно! — удивилась Маринка.— Па­па не велит мне зажигать керосинку, я могу учинить пожар. Чайник скипятила тетя Таня, наша соседка. Тетя Таня и печку истопила и кам­балу поджарила.

Мы не спеша позавтракали, прибрали за со­бой.

Неожиданно Маринка вздохнула:

— А еще я видела во сне маму...

— Ты покажешь мне свои игрушки? Хоро­шо?— обнял я ее, желая отвлечь от печальных мыслей.

— Покажу... Потом...

За окном громоздились скалы, высился ко­нус вулкана с желтовато-серым столбом дыма над кратером. И я подумал, как все же нелегко жить здесь, на голом, каменистом пятачке, окру­женном вечно неприветливым океаном.