Большой обман
Шрифт:
— Ну что, Рыжик, — папа наклоняется и легонько пихает меня в подбородок, — чем для начала займемся?
— А какой у меня выбор? — спрашиваю я, наперед зная, что он скажет.
— Значит, так, — принимается загибать пальцы папа, — автодром, аквариум, мороженое, морепродукты или гигантское блюдо особых именинных устриц?
Я старательно изображаю, будто ничего из предложенного не представляет для меня особого интереса. Я знаю: у него нет денег на морепродукты или именинные устрицы, и, судя по тому, что сказал Фрэнк по пути сюда, вряд ли папа в состоянии оплатить даже автодром.
— Понимаешь, — я провожу языком по зубам, будто в моих скобах
— Ладно. — Папа делает вид, будто в голову ему пришла замечательная мысль. — Давай тогда просто прошвырнемся по берегу моря и проветримся. Что скажешь?
И мы трогаемся в путь.
Весь следующий час мы шатаемся туда-сюда по берегу, голодные зеленые волны жадно глотают брошенные нами камешки, а мы сами жадно глотаем горячий чай в забегаловках, когда становится совсем уж холодно. Обычно на прогулках папа рассказывает мне про Луну и приливы или про интересные свойства элементарных частиц и физические величины, но в этот раз он на удивление молчалив и задумчив. В глубине души я надеюсь, что он расскажет мою любимую историю про арктическую крачку — как она каждый год пролетает по двадцать тысяч миль с полюса на полюс, но как я ни стараюсь подвигнуть папу на это — притом несколько раз, — он не очень-то реагирует. Мысли его явно заняты чем-то куда более важным.
— Ну и как тебе живется в доме у Фрэнка? — спрашивает он, когда мы пьем чай по второму разу.
— Замечательно, — отвечаю я, не желая, чтобы он знал, насколько ужасна жизнь у Фрэнка. — Такое впечатление, что я француженка.
— Француженка?
— Ага. По большей части я не понимаю, о чем они все говорят.
— Так ты хочешь сказать, что чувствуешь себя иностранкой? — улыбается папа, согревая руки о стаканчик с чаем.
— Точно. — Я болтаю ложечкой в своей пластмассовой чашке с горячим шоколадом, стараясь размешать гущу. — У близнецов башка забита марками или фокусами, а Фрэнк без ума от какого-то типа по имени Дух Святой. Я даже не знаю, кто это такой.
— И кто же это, как ты думаешь?
— Я не уверена… — говорю я и прокручиваю варианты у себя в голове. — Вряд ли это настоящий дух, ведь всем известно, что их не существует. Судя по всему, это какой-то его знакомый по работе.
Когда папа перестает смеяться, он отставляет стаканчик в сторону, скрещивает руки и очень серьезно смотрит на меня.
— Одри, ты должна осознать, что они все равно поженятся. Фрэнк собирается жениться на твоей маме.
— Да, — уныло отвечаю я, — знаю.
Некоторое время мы молчим.
— Послушай, — папа сдвигает капюшон у меня с головы и ерошит волосы, — я тебя должен спросить кое о чем. Как настроение у мамы? Она стала веселее, чем была?
— Не знаю. — Я не понимаю, куда он клонит.
— Бывает, что она плачет? Часто ли она грустит, как бывало, когда я не приходил домой?
— Нет, — честно отвечаю я. — Она никогда не плачет.
Я хочу прибавить, что мама почти никогда и не смеется и что, когда он позвонил, она целую вечность поправляла прическу, но замолкаю. Потом я часто думала, что случилось бы, если бы я сказала об этом.
Последние отведенные нам полчаса мы проводим в пустом кафе, поглощая из пакета песочное печенье и загадывая, чья дождевая капля упадет быстрее. Эту игру мы придумали давным-давно. Каждый выбирает свою каплю на козырьке над окном и ставит на нее. Папа только головой качает, когда я выигрываю четыре раза кряду. Я замечаю, что, когда он улыбается, кожа у него на щеках натягивается чересчур сильно. Как-то он исхудал. И поистаскался. Под глазами у него темные круги, и мне даже хочется спросить: может, ему нехорошо? Но на языке уже вертится другой вопрос: почему во время телефонного разговора у мамы вся кровь отлила от лица?
— Мама сказала тебе, что я собираюсь уехать на какое-то время? — спрашивает папа и вручает мне мой выигрыш — печеньку.
— Нет, — отвечаю я расстроенно. Ведь это печенье, наверное, весь его обед. — Она мне ничего не сказала.
— Ладно, — спокойно говорит он. — Кажется, для меня настало время начать все сызнова. Никакого смысла в моем дальнейшем пребывании в Брайтоне я не вижу. Что мне здесь торчать, когда твоя мама… снова выходит замуж.
— И куда ты поедешь? — Я всовываю свою ладошку в его большую ладонь и жду, когда он ободряюще пожмет мне руку.
— Думаю вернуться в Америку на некоторое время. — Папа глядит на причал. — Может быть, ты когда-нибудь навестишь меня.
— Хоть сейчас, — оживляюсь я.
— Вот, — папа сует руку в карман, — конечно, для настоящего подарка на день рождения этого мало. Но я вспомнил, что они тебе очень нравятся.
Папа раскрывает ладонь, и я вижу блестящую книжечку со спичками — из тех, что в ходу в казино. На обложке вытиснено серебряными буквами: «Тадж-Махал». Папа привозил мне такие книжечки всякий раз, когда наведывался в Лас-Вегас или Атлантик-Сити. Целая дюжина лежит у меня под кроватью в обувной коробке — мои сокровища, блестящие прямоугольнички с именем заведения на обложке — «Пески», или «Дюны», или «Казино сдвоенных подков». От них исходит запах пороха, и шарма, и незнакомого мира, который так далек от обыденной жизни. Папа привозил мне целые горы всякой кондитерской экзотики типа «Леденцов Херши», или «Булочек Орео», или «Корзиночек с арахисовым маслом Ризис» и упаковки розовейшей надувной жвачки в толстых сочных брикетах (а не в дурацких тоненьких пластинках, которые отдают нефтью и моментально теряют вкус, стоит им попасть в рот). Эти брикеты я резала на части и позволяла себе по маленькому кусочку в день, чтобы они подольше не кончались. Что касается оберток, то все они хранятся в герметичном пластиковом пакете, и я иногда достаю их и нюхаю, чтобы не забыть вкус тойрезинки.
Я долго-долго верчу книжечку в руках, прикидывая, как красиво она будет смотреться рядом с другими книжечками, затем пересиливаю себя и отдаю ее папе обратно.
— Держи, — стоически произношу я. — Отдашь ее мне в следующий раз.
Папа понимает. Кивнув, он прячет книжечку и похлопывает себя по карману, показывая мне, что уж там-то драгоценность будет в безопасности.
— Значит, так, Одри, — начинает папа. — Рассказывал ли я тебе про ежегодный перелет арктической крачки на расстояние в двадцать тысяч миль?
— Не помню. — Я улыбаюсь и делаю вид, что не понимаю, о чем речь.
— Так вот, — продолжает папа, — это очень необычная и интересная история. Незадолго до наступления зимы эта крошечная птичка, которая весит не больше пакетика с сахаром, каким-то образом замечает, что дни делаются все короче и короче…
Уже четыре часа утра, а я все не сплю. Голова трещит, ноги затекли (полночи я их поджимала под себя), и я сдаюсь — встаю, прокрадываюсь на кухню, выпиваю чашку холодного клюквенного морса и роюсь в сумке в поисках спичек с логотипом казино. Прихватив их в спальню, кладу рядом с будильником. В желтом свете, исходящем от светящихся римских цифр часов, я рассматриваю надпись, сделанную папиной рукой. Это та самая книжечка, которую я вернула ему тогда на берегу моря. Все это время я думала, что она по-прежнему у него и можно надеяться, что папа когда-нибудь вернется.