Большой план

После долгих раздумий автор всё же отнес это произведение к жанру любовного романа. Ибо азарт азартом, деньги деньгами, но… all you need is love. Впрочем, не будем забегать вперед.

– Воздержание – вещь опасная! Знакомая мне учительница французского языка Эрнестина Иосифовна Пуанкаре никогда в жизни не пила вина. И что же! На одной вечеринке ее угостили рюмкой коньяку. Это ей так понравилось, что она выпила целую бутылку и тут же, за ужином, сошла с ума.

Илья

«Золотой теленок»

Граненый стакан был полон до самых краев. Олег Лапшин вздохнул и спросил со слабой надеждой на отрицательный ответ:

– Закуска есть?

Арсений Витальевич по прозвищу Шерхан округлил глаза.

– Обижаете…

Неуловимым движением он извлек из кармана джинсов тоненькую пластинку в фирменной обертке.

– Истинно мятный вкус.

Пить было надо, поскольку повод состоялся. Сборник статей ушел в печать сегодня утром – после того, как типография получила предоплату. Попало в него и несколько страничек за подписью Лапшина. Зачесть эту публикацию ему не успевали, но можно было выкупить за свой счет десятка полтора экземпляров и просто раздать на церемонии защиты.

– За будущего кандидата наук! – провозгласил Арсений Витальевич.

– За тебя! – по-свойски провозгласил Юлиан Кошечкин, третий член их узкого кружка.

В отличие от Олега, Юлиан защитился полгода назад, в декабре. Та процедура прошла точь-в-точь по графику. У претендента всё было готово гораздо раньше, но бюрократические проволочки помешали управиться досрочно. Юлиана, вообще, отличала манера выполнять работу быстро или очень быстро. Пока его товарищ кропал свою статью, Кошечкин успел написать и разместить в разных сборниках аж четыре текста.

Олег задержал дыхание и резко, до дна, опрокинул в себя содержимое стакана. Перед заходом на кафедру он купил и съел пирожок с ливером, что оказалось весьма кстати: натощак эффект оказался бы убойным. Тем не менее, от выпитой водки лица его собеседников утратили резкость. Сняв очки, Олег протер их носовым платком. Не помогло. По всему телу растекся жар, шея и затылок враз одеревенели.

– Хороший у вас, ребята, выпуск. Сильный, – рассуждал тем временем Шерхан, жуя мятную пластинку.

Лаборант кафедры отечественной истории был человеком мирным и смирным, абсолютно не склонным к хищничеству. Оба приятеля знали его с первого курса. Арсений Витальевич тоже учился на их факультете и тоже окончил аспирантуру. Но с диссертацией у него не заладилось. Текст не представил в срок из-за идеологических придирок: только что грянул Афганистан, и везде закручивали гайки. Остаться в вузе помог либерально настроенный заведующий. Перестройка не побудила Арсения Витальевича к продолжению научных изысканий. «Перегорел», – пояснял он.

Семьей он не обзавелся и на кафедре обычно просиживал от зари до зари. Знал буквально всё, что происходило в коллективе, всегда по-доброму откликался на просьбы студентов и аспирантов о помощи. Шерханом его за глаза прозвал другой молодой кандидат наук, остряк и балагур Борис Белкин. Как и Юлиан, Белкин выделялся энергичными манерами. Обретя первую ученую степень пятью годами ранее, он приближался к следующей. Нечто тигриное было им найдено, вероятно, во внешности бессменного лаборанта – точнее, в его пышных усах.

– Вы, Юлиан, далеко пойдете, – продолжал Арсений Витальевич.

Он ко всем всегда обращался на «вы», даже к первокурсникам.

– Ну, этого никто знать не может, – возразил Кошечкин, но было видно, что ему приятно слышать такое.

В дверь гулко стукнули. Шерхан, ничуть не утративший координацию движений, моментально убрал пустые стаканы в ящик письменного стола и крикнул:

– Да-да, войдите!

Дверь приоткрылась наполовину.

– Трофимыч тут, в деканате, – не переступая порог, предупредила Аня, лаборантка соседней кафедры археологии.

– Благодарю-с, – галантно ответил Арсений Витальевич.

Его личная система оповещения функционировала исправно. Сухого закона на истфаке не придерживались, но совсем неприкрытое распитие в рабочее время выпирало за рамки допустимого. Трофимычем между собой сотрудники звали профессора Калачева. Иван Трофимович вечно имел строгий вид, а в начале девяностых успел побыть народным депутатом. Его хождение во власть продлилось недолго, но добавило еще одну деталь к имиджу местного светила. Заведование кафедрой стало органичным продолжением для Калачева. Отечественную историю он действительно любил и привечал перспективную молодежь.

Кроме того, Иван Трофимович был научным руководителем Олега. Попадаться ему с ароматом алкоголя определенно не следовало. Вопросов, требующих обсуждения, к счастью, не накопилось, поэтому Олег вскочил с потертого массивного кресла еще, наверное, нэповских времен и живо откланялся. Водка действовала всё сильнее, из-за чего он едва не потерял равновесие. Помог стоявший рядом шкаф, за который удалось ухватиться. Шкаф, набитый всяческой документацией, опасно дрогнул на шатких своих ножках, но устоял.

– Позвоню вечером, – успел бросить вдогонку ему Юлиан. – Я тебе не всё рассказал.

По его лицу нельзя было ничего заподозрить, а жевательную резинку от Шерхана он дополнил своей. Да и позиции Кошечкина, кандидата наук и штатного преподавателя, считались куда более крепкими. В отличие от него, Лапшин пока мог лишь гипотетически надеяться на полставки. Насчет нее всё должно было проясниться после вузовских вступительных экзаменов.

Стараясь шагать максимально твердо и глядя прямо перед собой, Олег покинул тесноватый кабинет. Кафедра уже еле-еле умещалась на немногих квадратных метрах. Они достались ей, когда Лапшина только зачислили в детский сад. Участники общих заседаний ютились почти вплотную друг к другу, и вопрос о расширении поднимался регулярно. Ректор обещал всему факультету переезд в новый корпус на проспекте Победы, но строительство затягивалось.