Большой шеф Красной капеллы: Впервые в мире беседы с Леопольдом Треппером

Томин Валентин Романович

Вот что представлял собой Кент. 39-й г. — он ученик. От половины сорокового года он в Копенгаген не едет, он шифровальщик. 41-й год. Он принимает группу в Брюсселе, действует очень хорошо. Его положительные действия кончаются 13 декабря, когда надо бы его снять. 42-й г.: сохрани бог советскую разведку, чтобы она еще имела своих людей в таком состоянии, как Кент. Если бы я мог тогда отправить его в Уругвай хотя бы, не говоря уж о Москве, это было бы великое благо.

Коротко о событиях 13 декабря 41-го г. Суть дела в том, что гестаповцы лгут, когда говорят об этом событии. Почему у них здесь ложь? У них все получилось так безобразно, что они стыдятся по сей день. Кому стыдно? Тому, который руководил. Тот, который у Перро называется Фортнер, его настоящая фамилия Гарри Пипе. Он был капитаном резерва в Первой мировой войне — офицер кавалерии,

а во время занятия Бельгии был командиром танковой роты. Его мирная профессия — судебный работник в Гамбурге, занимал высокий пост. После завершения войны на Западе его перевели в абвер. Во второй половине 41-го г. поиски наших передатчиков вел он совместно с другим гауптманом доктором Губертусом Фрейером, который был специально направлен в Брюссель. Он руководил ротой 6021, которая занималась пеленгацией вражеских радиостанций. Пипе и Фрейер начали розыски наших передатчиков в Бельгии. В ноябре, октябре и декабре в это время работали наши передатчики: на ул. Атребат передатчик фактически не работал, оттуда не могли никак наладить связь. Удалось за последние месяцы связаться два-три раза. Регулярней связи с Центром не было. 13 декабря—с 12-го на 13-е в 12 часов ночи попытались еще раз связаться с Москвой, и тоже им не повезло. Немцы говорят, что раскрыли станцию в результате длительной слежки. Было совсем другое — им посчастливилось. Они сотрудничали с фельджандармерией. Квартира очень неудачно была нами подобрана. Самое неудачное было в том, что находилась она в районе с очень верующим населением. Обратили внимание, что в квартире живут две женщины (Познаньска и Арну), что к ним приходят мужчины. Было подозрение, что это дом встреч. Написали донос в фельджандармерию. У команды было подозрение, что в этой части города где-то находится передатчик. Где конкретно — не знали. В эту ночь там были: Рита Арну, Познаньска, Камиль. Несколько слов о Камиле^{56}.

Кстати, если все говорят одно, это еще не доказывает, что это правда. Через всю прессу противников, как и наших, идет разговор о легендарном лейтенанте совармии Данилове. Кто это? Никакого Данилова никогда не было. Дело в том, что на ул. Атребат был арестован Камиль. Прекрасный товарищ. Уроженец Палестины. Во времена английской оккупации уже был коммунистом, был в Испании. Родители его по происхождению выходцы из России. Сам он знал хорошо русский язык. В Испании был в интербригаде. Приехал во Францию, играл важную роль в партаппарате, он делал «сапоги» для партработников в подполье. Был прекрасный специалист. Он знал десятки людей из партийного подполья. Мне до зареза нужен был преданный человек, радист, поэтому по согласованию с партией мне его дали. Я отправил его в Брюссель на учебу. Учился радиоделу у Венцеля.

Я приехал в Брюссель 12 декабря и должен был через несколько дней увезти оттуда Познаньску и Камиля. Настоящая его фамилия Каминский. Он на ул. Атребат был ночью, когда немцы произвели налет. Неправда, что он отстреливался, потому что у нас было запрещено иметь оружие. Но что он там покалечил не одного гестаповца, это верно. Это был крупный, сильный парень. Пытался вырваться, не удалось.

Почему я считаю ложью утверждение, что гестапо в результате пеленгации нашло аппараты. Потому что аппарат даже не находился в комнате, когда они пришли. Аппарат был позже найден в подполье, под грудой угля. В ту ночь на аппарате не работали. Но все же там нашли зашифрованные телеграммы. Шифровала их Познаньска. Прекрасный товарищ. Когда я приехал, я говорил с Кентом — как же так? Разве нельзя было сделать, чтобы она жила отдельно от радиста? Это нарушение конспирации.

Самое тяжелое у меня было то, что 12-го после обеда у меня была с ней встреча. Я ее знал очень давно. Она излила мне, что ей не нравится, как все это идет, что не соблюдается самая элементарная конспирация. Как же так — на рабочую конспиративную квартиру приходит, когда и не нужно, Аламо. Были случаи, когда приходил со своим другом. Недовольна была и тем, что Кент своими делами не занимался. Я ей ответил, — но теперь ты уезжаешь через два-три дня...

Это было 12 декабря.

Во время налета увидели шифровки, начали искать. Там же делали «сапоги». Я не знал, что это там находится. К Камилю я имел исключительное доверие. Мне нужны были резервные «сапоги». Я дал ему свою фотокарточку. Фактически к этому времени у немцев была моя фотография, и они в течение года не знали, что это я.

Налет

был ночью, и они там остались. На другой день в 12 дня здесь должна была произойти моя встреча с Аламо. В этот час там никто уже не должен был находиться. Нужно было договориться о Познаньске и Камиле, которых я хотел взять в Париж. Была договоренность, что Аламо придет полдвенадцатого, я в 12. Аламо вошел в половине двенадцатого и был арестован. Я явился точно в 12. Осмотрел предварительно все кругом. Около дома находился крупнейший автогараж. Гараж и склад старых машин, которые продавались. В 12 часов даю снизу условный звонок. Через минуту появляется человек в штатском. Смотрю на него, немедля вижу, что здесь не то. Говорю — извиняюсь, я, видимо, ошибся. Тот:

— Нет, нет, нет, пожалуйста, пройдите. Обязательно прошу зайти.

В такие моменты у меня рефлекс очень быстрый. Была возможность тогда у раскрытых дверей бежать. Но это было бессмысленно. Иду с ним. Поднялся наверх и вижу, что произошло. Там была большая комната, перегороженная стеклянной перегородкой. В первой половине виден был беспорядок, произведенный во время обыска, во второй половине увидел Аламо. Я снова говорю гестаповцу:

— Извините, незачем меня было таскать наверх, я вижу, что не туда попал.

— А зачем вы звонили?

— А вот зачем. Мне нужно в тот гараж, что возле дома. Он закрыт. Решил позвонить, чтобы узнать, когда он будет открыт.

Одет я был прилично, с портфелем. Он спрашивает—кем вы будете.

— Пожалуйста, но кто вы?

— Я представитель жандармерии.

Я стал говорить с ним по-немецки, а сначала говорил по-французски. Достал документы. Даю два документа — паспорт и большое удостоверение коменданта «Тодт» в Париже. В нем говорилось, что господин Жан Жильбер, директор крупного предприятия «Симэкс», является представителем германского вермахта на оккупированных территориях и занимается скупкой стратегического сырья, необходимого для армии. Просьба — все соответствующие части вермахта и других оказывать ему полное содействие. Подпись. Документ не фальшивка, а настоящий.

Когда гестаповец прочитал, увидел еще паспорт, где было видно, что я приехал из Франции, он изменил тон и говорит:

— Мейн герр, я извиняюсь, но вы должны будете подождать здесь час-два, т. к. нет моего шефа (Гиринга в это время в Брюсселе еще не было. Он включился в работу только весной 42-го г.). Шефом был Харри Пипе из абвера.

— Когда он должен прийти?

— Ну, через час, другой.

— Нет, — я говорю. — Сейчас 12 часов 20 мин. В час с минутами уходит мой поезд, экспресс Париж. Еще сегодня я должен быть в Париже. Вы знайте, что будете отвечать за все результаты моей задержки. Прошу связать меня с Парижем, с главным директором организации «Тодт». И свяжите меня с вашим начальством.

Тот начинает извиняться, говорит, что получил такие указания. А все это слышит Аламо. Я увидел, как его лицо начало сиять. Тот берет трубку и звонит Харри Пипе. Говорит:

— Господин капитан...

Докладывает:

— У него документы от организации «Тодт».

Тот говорит:

— Прочитайте.

Начинает читать. Пипе кричит в трубку:

— Дурак, что же вы его держите! Отпустить немедленно.

Когда мы пошли вместе к выходу, я спросил:

— Что здесь делается? Наверное, что-то с евреями...

Он отвечает:

— Еще хуже.

— Что может быть еще хуже?

— Шпионаж...

Потом я ему говорю:

— Жаль, что мы так встретились. Пожалуйста, если будете в Париже, заезжайте... Выпьем коньяку...

Он проводил меня до самого низа. Попрощался, и вот я на улице.

Год спустя, когда я был арестован, над Харри Пипе всячески издевались гестаповцы, что он держал меня в своих руках и выпустил. Ему стыдно говорить, что это так было. Поэтому, когда он рассказывал Жюлю Перро и другим, то он рассказывал, что я там явился как обросший продавец кроликов. Что было на самом деле. Когда пришел Аламо и его спросили — кто он, тот действительно принес двух кроликов для девушек и говорит, что я уругваец, но теперь война, в Остенде магазин разбомбили, его больше нет, и я занимаюсь тем, что приношу мясо или что-то другое. Его все же задержали, сказали, что уточним в уругвайском консульстве его личность. Он действительно был заросший. Обо мне вообще не говорят, как и о документе «Тодт», потому что им было стыдно. В прошлом году в Мюнхене появилось сообщение, где впервые приводится рассказ о том, что я был задержан с документом организации «Тодт».