Большой вопрос
Шрифт:
И тут Кузнецов спросил себя: «А нет ли в законе уязвимого места, бреши? Такой бреши, которая дает возможность людям, подобным Взлетову, уйти от ответственности, ускользнуть от своего долга?». Нет, с законом всё в порядке. Закон требует для развода серьезных оснований, величайшей судебной осторожности. Но если так… Если так, то уязвимо только одно — практика судов. Взлетовы добиваются своего изнуряющей настойчивостью, одолевают судей измором. Раз обратился в суд — не вышло, второй — не вышло, третий — не вышло… Ну, а в четвертый, может быть, и выйдет. Надоест возиться, уступят, разведут. Вот именно так и произошло с делом Михаила Кузьмича Взлетова.
В этот же вечер Кузнецов получил письмо, которое еще сильнее убедило его в необходимости пересмотреть дело.
«Дорогие товарищи прокуроры! Извините, что я беспокою вас. Прежде мама не позволяла мне написать в суд, потому что я была несовершеннолетней. Но теперь мне исполнилось шестнадцать лет, я хочу обо всем написать. И маму не буду спрашивать.
Очень прошу вас помочь — и маме, и папе, и мне. Больше двадцати пяти лет папа и мама жили вместе. Жили хорошо, дружно. Почему теперь им не жить так же? Зачем им ссориться, враждовать?.. Я не совсем понимаю, кто прав, кто виноват. Всё же мне кажется, что права мама. Очень мне жаль маму. И еще мне жаль себя. Конечно, о самой себе неудобно писать, но это же правда.
Папа говорит, что я теперь взрослая, что у меня впереди своя жизнь и мне не надо обращать внимания на то, что случилось между ним и мамой. Нет, я не согласна. Мне и теперь нужен отец, нужно его ласковое слово, его забота. И еще я думаю об одном. Ведь и у меня, возможно, когда-нибудь будет своя семья. Как же я буду жить в своей семье? Всё время буду опасаться, что со мной поступят так же, как с мамой?.. Нет, пусть уж лучше не будет у меня никакой семьи. Буду лучше жить одна!
Разве можно жить так, как мы живем сейчас? Мама страдает, хотя и старается при мне не плакать. Я тоже страдаю. Мама ненавидит ту женщину, к которой ушел папа. Та женщина, наверное, тоже терпеть не может маму. И я ненавижу эту женщину… И это всё — слёзы, страдания, злость — из-за одного человека, из-за папы.
Очень прошу вас, товарищи прокуроры, помогите ему одуматься, вернуться в тот дом, где его любят. Мы до сих пор помним папу таким, каким он был прежде, — добрым, хорошим. Только бы он вернулся. Тогда всё плохое забудется.
Еще раз извините за беспокойство. С искренним к вам уважением Светлана».
Письмо взволновало Кузнецова. Он назвал его обвинительным актом дочери против отца. И подумал: нужна ли новая встреча с человеком, неприглядность которого и так уже очевидна? Для чего же встречаться еще?
Однако тут же Кузнецов остановил себя: спокойнее! Работнику юстиции не положено горячиться. Больше выдержки, больше самообладания!.. Встреча должна состояться. И не формальная встреча, а такая, чтобы она помогла Взлетову понять грубейшую его ошибку. Понять и самому добровольно исправить!
Покидая здание прокуратуры, Кузнецов подумал, что день прошел недаром.
«Я готов снова встретиться с вами, профессор. Ради вашей жены, вашей дочери… Ради вас самого!».
И всё же Кузнецов не смог встретить Взлетова так же, как встретил его в первый раз. Сердце мешало, оно было во власти неприязни к человеку, который пришел лишь за тем, чтобы отстаивать заведомо неправое дело.
— Что скажете, профессор?
Взлетов сразу заметил, что прокурора точно подменили: короткий кивок головы, холодный тон, ни намека на улыбку.
— Разрешите? — спросил Взлетов, как
— Пожалуйста, — отозвался Кузнецов, перебирая на столе бумаги.
— Вам, товарищ прокурор, не предлагаю. Вероятно, вы позднее выкуриваете вечернюю свою папиросу?
Взлетов умышленно задал этот шутливый вопрос: ему хотелось восстановить интимный тон прошлой беседы.
— Слушаю вас, — сдержанно сказал Кузнецов.
— Право, не знаю, с чего начать. Вы задали такие вопросы…
— Можете не отвечать.
— Но почему? Что случилось?
Прокурор молча передал Взлетову письмо Светланы. Этим письмом, этим страстным обращением дочери он рассчитывал нанести Михаилу Кузьмичу первый удар, нанести в самое уязвимое место — в сердце.
Взлетов медленно прочитал письмо. Он пытался сдержать себя, но не мог: руки дрожали, каждый мускул лица был напряжен.
— Теперь я понимаю, чем вызвана ваша неприязнь, товарищ прокурор.
— А я не понимаю вас, профессор: почему вы вернули письмо? Почему не оставили его себе?
— Оно адресовано вам, в прокуратуру.
— Формально — да, неформально — вам! Оставьте его себе.
— Зачем?
— На память. Храните его, как укор. Ваша дочь никогда не оправдает вашего поступка. И не только дочь… Ни один честный человек!
— Голословное утверждение, товарищ прокурор! Многие люди глубоко сочувствуют мне…
— Многие? Так ли это, профессор? Кто на вашей стороне? Несколько сердобольных обывателей из месткома. Предположим, вы можете разжалобить еще двух-трех человек, даже судей иногда можно взять измором. Но народ…
— Не думаю, товарищ прокурор, чтобы вы имели сейчас основание говорить от имени народа.
— Бывают случаи, товарищ профессор, когда мы, прокуроры, имеем право представлять государство, а стало быть — говорить от имени народа… Жаль, чертовски жаль, что по нашему недосмотру мы раньше не использовали в суде это право.
— Что вы хотите сказать?
— Лишь то, что некоторых товарищей, независимо от звания, общественного положения, надо чаще проветривать, проветривать на сильном, свежем ветру!.. Я сейчас говорю не только о вас, но и о жизни вообще… Разве не бывает, что мы иногда ошибаемся в людях… Иной человек занимает хорошее место, среди окружающих слывет добрым, честным, чутким… Надо полагать, что и вы не на последнем счету. Вероятно, и вас нередко принимают за отзывчивого…
— Конечно, ошибаются? — усмехнулся Взлетов.
— Насчет отзывчивости, возможно. Посудите сами, можно ли назвать отзывчивым человека, который по своей воле или в угоду возлюбленной отнимает кусок хлеба у другого, близкого, родного человека… Больше четверти века вы прожили с женой, а потом… потом бросили. Изумительная отзывчивость, похвальная щедрость, удивительная чуткость!
— Она сама виновата во многом.
— Дочка тоже виновата? Дочка тоже заслужила, чтобы ее бросили?
— Это другой вопрос. Имея новую семью, я не могу раздваиваться. Жена не хочет. Зачем ей, кормящей матери, причинять страдания?
— Опять похвальная чуткость… Стыдитесь!
Взлетов переменился в лице и резко поднялся:
— Может быть, товарищ прокурор, прекратить ненужную полемику?
— Я не полемизирую, профессор. Я подвожу вас к основному… Я хочу сделать вам дружеское предложение.
— Дружеское?.. Такому исчадию зла, как я?..
— В интересах вашей прежней семьи и в личных ваших интересах.