Болтливые куклы
Шрифт:
Это было уже слишком! Прежде он никому еще не позволял развязывать его тюрбан даже во время самых неистовых любовных забав. Зар обернулся, полыхнув гневом, и словно с размаху налетел на стену — в глазах девушки было столько теплоты и сострадания… Стыд накрыл его и лишил дыхания на несколько долгих секунд.
— Прости, господин… — выдохнула девушка, закрывая лицо руками — точно так же, как это делал он сам несколькими минутами ранее. Зар словно увидел себя в зеркале.
Он протолкнул воздух в горло и осторожно взял эти тонкие пальчики в свои ладони, отведя их от прекрасного
— Зачем ты сделала это? — спросил он устало.
Девушка смотрела в пол, не смея поднять на него глаза.
— Если господин позволит, я покажу… — прошептала она еле слышно.
Зар стиснул челюсти и почувствовал, как каменеют его скулы. Он ничего не хотел… Ничего!
Но вид испуганной девушки все еще заставлял его сердце шевелиться тем особенным образом, какой характерен лишь чувству вины. И он кивнул. Сам не зная, почему.
Она обошла его и встала за спиной. Вновь положила теплые руки на плечи, разглаживая их, прогоняя гнев и дрожь отчаяния. И когда он позволил себе тяжелый, особенно долгий выдох, эти руки вновь скользнули выше, туда, где позвонки уходили под свод черепа. Тонкие нежные пальцы одну за другой расплели все его косы, распутали каждую прядь, а потом начали бережно перебирать эти пряди — так, словно они были хрустальными.
Зар почувствовал, как из груди его вырвался еще один долгий выдох. И в этот миг одним плавным движением девушка с браслетами потянула его к себе, позволив усталой измученной голове приникнуть к ее груди. Она не попыталась прикоснуться губами к его лицу — вместо этого позволила соскользнуть еще ниже, пока волосы Зара не рассыпались по ее коленям.
Он лежал в кольце ее рук, бессильный и распавшийся на куски, не пытаясь больше вырваться и уйти. А маленькие пальцы разглаживали его виски, глубокую складку меж бровей, онемевший от тяжести затылок… Они порхали, словно крылья птиц, собирая осколки воедино, и Зар отдал бы все, что у него есть за возможность навсегда остаться в этом мгновении.
Только у него ничего не было.
Совсем ничего.
Даже свободы выбирать.
В ту ночь Зар не вернулся в храм. Ему вдруг стало совершенно безразлично, что будет дальше — и с ним самим и со всем миром целиком. Он понял, что бесконечно устал от своей жизни, обязанностей, долгов перед всеми. Ему хотелось лишь одного — чтобы его оставили в покое.
Хотя бы на эту ночь.
Ему хотелось быть свободным и живым — хотя бы в эту ночь.
И, как это ни странно, мир не рухнул, небеса не разверзлись огненным ливнем. Ничего не случилось.
Когда поутру Зар снова оказался под сводами храма, все выглядело так, будто никто и не заметил его отсутствия. Никто, кроме Шена, но тот не имел обыкновения задавать лишние вопросы. Он, конечно, попытался встревожено узнать, что случилось, но Зар лишь покачал головой в знак того, что на сей раз оставит свою историю при себе.
А в полдень на городской площади было объявлено, что великий Вершитель наконец сделал свой выбор и определил наследника. Имя нового Продолжателя люди передавали друг другу, как занятную диковину — этот мальчик прежде не числился среди тех, кто заявлял свои права на власть. Ему было всего двенадцать лет… Ровесник Хекки.
Услышав эту новость, Зар незаметно покинул трапезную и ушел в самую дальнюю часть храмового сада. Туда, где даже летом редко можно встретить кого-то кроме птиц и ящериц, а уж зимой — и подавно. Несмотря на холод, он сел под одним из деревьев и долго оставался без движения, опустив голову на обхваченные руками колени.
Он не чувствовал ни ненависти, ни злости, ни зависти — только пустоту в самом центре сердца. Эта пустота была почти материальна, она давила и не давала сделать ни одного глубокого вдоха. Еще никогда Зар не ощущал себя таким ничтожным, ненужным и… маленьким. Ему словно бы опять было восемь лет, и он только что лишился всего, на что мог опереться в этом мире.
Он пытался внушить себе, что должен быть счастлив — теперь, когда больше никому ничего не должен. Но не мог. Он искал для себя хоть какой-то смысл — и не находил. Слишком долго его учили быть наследником… Слишком долго делали из него не человека, но фигуру для игры в политические интриги.
Без этого всего — кто он? Для чего ему жить дальше?
Все сильнее стискивая свои колени, Зар выл диким зверем — тихо и безнадежно.
В конце концов холод прогнал его обратно в тепло храмовых стен и той комнаты, которая стала для него домом. Там он забрался под теплое шерстяное оделяло в своей постели, отвернулся лицом к стене и забылся долгим сном без сновидений.
Новый день не принес облегчения, но в этом дне было множество дел и обязательств, которые давно стали привычными. Пустота внутри никуда не делась, однако мир вокруг продолжал существовать и требовал действий.
Растворяясь в этой пустоте, Зар делал то, что был должен — танцевал… Долгая изнурительная репетиция была почти спасением — она позволяла не думать ни о чем.
Даже о том, что это репетиция перед большим представлением в честь нового Продолжателя.
Зар знал это имя…
По отцовской родовой линии Рин Фэ приходился ему братом третьей ступени. Обычный мальчик, не имеющий никаких выдающихся способностей, ничем не превосходящий тех пятерых взрослых, опытных в политике мужчин, которые претендовали на венец Продолжателя. Он был просто разменной монетой в большой игре… И вдруг — наследник? Почему? Зар не понимал. Впрочем, это уже не имело значения. Отныне он был волен думать только о своей собственной судьбе.
Вот только ни одной дельной мысли у него не было.
Раньше он точно знал, зачем живет и какая судьба ему предначертана, но провозглашение наследника — ДРУГОГО наследника — в одночасье стерло все очевидные пути с карты жизни. Эта карта стала белым листом, на котором пятнами крови проступало только клеймо танцора.
Танцора…
Это все что ему оставалось — танцевать. Танцевать так, словно больше в мире нет ничего, только вихрь стремительных движений белого демона Тассу-Теру.
Время от времени Зар ловил на себе взгляды других актеров — удивленные, восхищенные, завистливые… и понимал, что его тело опять превзошло себя в этом единственном для него способе забыться.