Болтливые куклы
Шрифт:
Когда Шен уходил на свое испытание, Зар долго смотрел ему вслед.
Он понимал, что не скоро вновь увидит своего неизменного партнера по танцам.
И даже не пытался лгать себе, будто не чувствует, как одиночество холодной змеей вползает в его душу.
С этим одиночеством ему пришлось жить еще целый год. Лишь Та Хан нарушал его своими визитами, и с каждым разом Зар все глубже погружался в мир настолько далекий от храмовой жизни, насколько это возможно. Та Хан занимал одно из важных мест в Совете, и благодаря ему Зар имел возможность держать в своих руках такие документы,
Иногда, довольно редко в ученическую спальню приходил Шен. Но общался он все больше со своим маленьким дружком, за которым очень просил приглядывать. И Зар понимал, почему. Этот улыбчивый беспечный Хекки постоянно искал неприятностей на свою голову… Зар не испытывал к нему особенной симпатии, но со временем ему стала привычна немного утомительная роль старшего брата. И несколько раз он действительно в самый последний момент успевал удержать Хекки на краю серьезных проблем.
Ему не было скучно.
Но очень хотелось поскорее обрести свободу.
Там, за пределами храмовых стен, была жизнь — настоящая, яркая, полная радостей и открытий. Зар мечтал о ней каждый день. Он жадно расспрашивал Та Хана обо всем, что происходило снаружи, но, конечно же, не мог насытиться этими рассказами…
Он понимал, что убежать из храма не получится — это было слишком опасно и безрассудно. Да и несвоевременно. Оставалось только ждать… Просто ждать того дня, когда ему наконец будет официально позволено выйти за ворота в город.
И потому Зар даже не испытал большой радости, когда узнал о предстоящем ему повторном экзамене. Это уже не было для него чем-то долгожданным, волшебным, решающим. Он в любом случае достиг того возраста, когда экзамен неминуем. И он был уверен в своих силах и своем мастерстве.
А радость… она выгорела в нем много лет назад.
Он прошел испытание легко, будто и не заметил его.
В конце концов, ему было уже не тринадцать лет, а почти семнадцать.
Всего лишь семнадцать… Еще целый год предстояло вытерпеть до того момента, когда ему будет дарована возможность покинуть храм.
Жизнь в театре сильно отличалась от будней в танцорской школе. В ней было больше осмысленности и долгожданной свободы. После репетиций Зар получал в свое распоряжение гораздо больше личного времени. И с радостью тратил его на книги в библиотеке. Он вгрызался в сложные исторические трактаты, проглатывал описания путешествий и ближних стран, вдумчиво изучал карты военных действий прошлого и различные жизнеописания выдающихся людей.
И с нетерпением ждал встреч с Та Ханом, которому уже давно привык доверять.
За годы общения со своим родичем он абсолютно сжился с мыслью, что однажды не просто уйдет из храма, но отправится прямиком на церемонию возложения золотого венца Продолжателя. Осознание этого факта больше не пугало и не удручало. Оно стало естественным, как дыхание и биение сердца.
Жить такой двойственной жизнью было странно и порой мучительно. Зара угнетала необходимость постоянно делать вид, будто дела театра что-то значат для него… Он ненавидел ложь и потому предпочитал просто молчать.
Это было не так уж и трудно. Став одним из актеров, Зар удостоился почти персональных апартаментов — теперь он делил свою спальню не с десятком шумных и глупых мальчишек, а с одним только человеком, который никогда его не раздражал.
Шен даже не представлял, как он обрадовал своего старшего друга, когда позвал его жить вместе. Вот уж кто действительно был наилучшим соседом по комнате… За год работы в театре этот странный мальчик со взглядом обращенным в невидимые миры почти не изменился. Он подрос, но не особенно сильно. Его голос остался таким же мелодичным, как был, а глаза по-прежнему казались Зару слишком нездешними. Вот уж кто действительно был создан для танца… Когда Шен думал, что никто его не видит, он оставался в своих сказочных мирах — его пальцы сплетались в удивительные узоры, руки тянулись в невидимые дали, а по лицу скользили тени несбывшегося. Он танцевал не для кого-то… Танец был его сутью, его дыханием, его жизнью.
И Зар уже заранее грустил, понимая, что очень скоро их пути разойдутся в разные стороны.
Ощущение опасности, холодное и пронзительное, как порыв зимнего ветра, пришло внезапно, когда Зар совсем его не ждал.
Это случилось незадолго до первого выступления Шена в роли Феи Снов, в то лето, когда Зар впервые за много лет испытал чистое, ничем незамутненное ощущение счастья. В то лето, когда он наконец-то получил право выйти за пределы храмовых стен.
Еще несколько месяцев назад он думал, что скоро сойдет с ума от бездействия и желания вырваться на волю. Но, к счастью, эти трудные дни остались позади — пришла весна, а вслед за ней и первые летние дни, когда весь мир выглядит и ощущается гораздо лучше, чем в холодную зиму.
Зар хорошо запомнил тот день, когда сам Дабу Реа вызвал его к себе и вручил небольшой мешочек со звонкими мелкими монетами.
— Двери для тебя открыты, — сказал главный распорядитель. — Ступай и будь разумен. Вечером храм ждет тебя назад — прежде, чем прозвенит последний гонг. И он всегда будет ждать, помни это, танцор.
Зар кивнул, не чувствуя пола под ногами. Не чувствуя даже своих ног и самого тела. Казалось, осталась только душа, легкая, как летучие семена дерева бангу.
В свою комнату Зар возвращался почти бегом. Там его уже ждала неприметная городска одежда, такая грубая и совсем непохожая на храмовую. И еще его ждал Шен Ри. Взволнованный, с широко распахнутыми глазами.
— Тебя отпустили, да?! — его голос дрожал от радости и возбуждения.
Зар кивнул, боясь раскрыть рот. Он понимал, что его собственная глотка и вовсе не способна производить нормальные звуки. Быстро и до неприличия суетливо он натянул на себя городское платье и уже готов был покинуть комнату, когда вдруг вспомнил про свои белые — белые и такие неправильные — волосы… Их надлежало спрятать. Спрятать от греха подальше.
Проклиная эту вынужденную задержку, Зар принялся быстро заплетать косы — криво и неловко, лишь бы только поскорее покончить с ними и затолкать под плотный тюрбан из куска ткани.